Александр Колотило - Афганистан идет за нами вслед

Степанов вспомнил застигнутых днем за тризной Орловского, Кожанова… Так же, как и они? Разве в этом память?

— Леш, да давай выпьем, хоть уснем. Тут все свои, — поддержал Батурина Терентьев.

— Давай! — сдался Степанов. А затем, обращаясь к солдатам:

— Коля, Саня, садитесь.

— Товарищ старший лейтенант… — начал было Мартынов.

— По имени… — перебил солдата Степанов.

— Алексей… — Николай запнулся. — Александрович…

— Садись, садись. Что, на «гражданке» не пил? — подтолкнул Мартынова к лежанке Терентьев.

Батурин расстелил газету, взялся открывать штык-ножом банки с консервами. Терентьев тем временем быстро нарезал хлеб, попросил Седова подать стоявшую на приступке единственную эмалированную кружку. Нашли пару луковиц, соль.

Первому Батурин сунул кружку Алексею. Тот передал ее Мартынову:

— Давай, Коля. Помяни Медведя… Он нас не осудит…

Уже не чинясь, Николай принял кружку. Неторопливо по-крестьянски выпил водку, поморщился и сразу потянулся к банке с консервами.

— Ешь, не стесняйся, весь день голодный. Наверное, и забыл уже, когда обедал… — проговорил Терентьев.

Алексей тоже поднес кружку к губам. В нос ударил спиртной запах, защипало глаза. Выпил, закурил.

— Что ты опять за сигарету? — возмутился Терентьев. — Закуси сначала.

Степанов подчинился.

Помолчали.

— Добьем, что ли? — вопросительно посмотрел на Степанова Батурин.

— Давай, не тянуть же до утра, — согласился тот.

Опьянения никто не почувствовал. Так у всех были напряжены нервы. Но мало-помалу разговорились.

— Мы с Ласкиным сели в кунг, — начал рассказывать Седов. — Прапорщик и говорит: «Ты смотри в то окно, а я в это. Если что — стреляй». Разговор был уже у стадиона. Только мы прижались к бортам, как ударили по машине. Пули прошли по центру кунга… Вот, смотрите, одну нашел… Когда уже отгоняли обратно в крепость «уазку».

— А ну… — Алексей взял в руку сплющенную пулю. Посмотрел на сохранивший заводскую форму задник стального сердечника. Покачал головой:

— Похоже, наш винтпатрон. Образца восемьсот девяносто первого — девятьсот тридцатого. Но откуда у них «пэка»? Разве, что «дягтерева»… Помнишь, Коля, — обращаясь к Терентьеву, — привозили трофейные после первой ночи?

— Да что удивляться, у душманов все есть. Сбежал солдат с оружием, а мало их таких? Взяли в бою… Просто купили… Ты же сам рассказывал… Неважно, каким оружием. Главное, чьими руками… Бандитскими… — с этими словами Терентьев поднялся, подошел к печке, подбросил уголь и вернулся на место.

— Я бы им показал… — лицо у Седова ожесточилось. — Жаль, Ласкин остановил. Когда Медведя положили у машины, я увидел, что из окон на втором этаже несколько афганцев грозят нам кулаками. Только прицелился — тут прапорщик крикнул. Думали ведь о том, как быстрее вынести к «бээмдэшке» Медведя. Надеялись спасти. Не за себя боялись, за него. Там и пулемет был, просто душманы его спрятали. Ничего, потом наши им дали… Офицер из полка рассказывал…

— Сань, ты был в операционной… — напомнил Седову Мартынов.

— Мы сразу Медведя положили на стол. Прибежали врачи. Тут же начали делать переливание крови, осматривать рану. Пуля вырвала на ноге кусок мяса и пошла в живот. А она была уже сплющенной… Сначала-то пробила кабину… — Седов поднес руку к глазам, смахнул навернувшиеся слезы. — Я смотрел в лицо старшего лейтенанта Медведя и ждал: ну, думаю, сейчас оно порозовеет. И вдруг слышу: «Все». Это сказал один из врачей, наверное, главный. Я не понял, что — «все». А он на нас с Ласкиным: «Выходите. Поздно, минут бы десять назад…»

— Где их было взять… — вздохнул Мартынов. — Город знаем плохо, на улицах завалы, стреляют… Мы сделали все, что могли…

— Все, что могли… — эхом отозвался Седов. — Не все мы смогли бы… Я сам видел рану. С такой не живут…

Все в палатке давно уже улеглись, уснули. Только Степанов не мог сомкнуть глаз. Он откинул полог, выбрался наружу и присел на стоявшую рядом канистру из-под соляра. В предрассветном небе плыли седые обрывки облаков, изредка набегавшие на ущербный лунный диск… Глядя на него, старший лейтенант закурил сигарету и надолго задумался…

В штабе говорили, что Медведя отправят в Витебск завтра, вернее, уже сегодня. Даже в цинковый гроб запаивать не будут. Отправят в деревянном. А из Витебска — на родную Украину, в Кременчуг… Доведется лежать Алешке Медведю дома, и высокие пирамидальные тополя будут сыпать осенью свои желтые листья на его могилу. Говорят, желтый цвет — цвет разлуки. Вечной разлуки…. Будут мыть холодные осенние дожди Алешкины кости — его ведь похоронят не в цинковом гробу, а в деревянном…