Константин Эрендженов - Сын охотника

На второй день немцы не стреляли и в атаку не пошли, у них был большой траур.

Виновники этого траура Мерген и Иван ночью были вытащены из своего логова замерзшими до онемения.

Обоих отправили в медсанбат. Там Мергена и застало сообщение о награждении его орденом Отечественной войны второй степени.

Мерген сошел с поезда и, в одной руке неся чемоданчик, а другой опираясь на палку, с трудом доковылял до грузовика, стоявшего возле пристанционного буфета. А вдруг попутная – тешил он себя надеждой. И ему действительно повезло. Машина оказалась из его родного улуса. А шофер такой же, как и он, недавний фронтовик – вся грудь в орденах.

– В каких частях воевал? – поинтересовался Мерген.

– Бог войны, – гордо ответил шофер.

– Ну а я – царица полей, – с не меньшим достоинством отрекомендовался Мерген.

Хлопнув по рукам, солдаты назвались друг другу. Шофера звали Николаем Белобородько.

– Тебе куда?

– В Нармин, – назвал свой хотон Мерген.

– В Нармин? – удивленно и, как показалось Мергену, испуганно переспросил шофер.

– Туда я тебя отвезти, дружище, не смогу, – озабоченно покачал головой шофер.

– Да, да, это еще тридцать километров добираться, – подхватил Мерген. – Но мне важно добраться до Троицкого. А там ездят из колхоза. Да там я доберусь и по-пластунски…

Шофер нахмурился. Заметив это, Мерген его успокоил, мол, не переживай, самую основную часть пути проедем вместе.

Но шофер задумался совсем о другом. А о чем, он решил пока помолчать…

– Ну что ж, садись, – открыв дверцу кабины, пригласил Николай.

Кузов грузовичка казался собранным из щепочек, обивка в кабине, куда залез Мерген, была вся продырявлена, но мотор, видимо, был в порядке, – машина сразу же завелась и, тяжело урча, покатилась.

– Ты с грузом, а я навязался… – виновато заметил Мерген.

– Этот груз моему газику не в тягость. Он понимает, что везет своим собратьям большой праздник, – как о человеке, говорил Николай о машине. – Покрышки везу для автопарка. Машины все лето босые простояли. Ну, а тебя тоже подчистую?

– Да нет, обещали… Верней, сказали так, что все зависит от меня. Захочу – верну себя в строй, поленюсь – могу и калекой остаться.

– Это ж как? – удивился Николай.

– Если буду усиленно разрабатывать ногу, она придет в норму. А поленюсь заниматься гимнастикой, могу и хромым остаться, – пояснил Мерген.

Николай помолчал, насупившись, а потом тихо сказал:

– Я согласен стать ветряком в степи и махать рукой вместо крыла, только бы отросли пальцы, – и он поднял левую руку, которую больше все держал в кармане серого засаленного пиджачка.

Мерген лишь теперь увидел, что на левой руке у шофера только ладонь и большой палец, да и тот без ногтя.

– Но ты видишь, мой газик даже не замечает, что на руке не все пальцы. Ему что, ведь я легко с ним управляюсь. А вот поди докажи это врачам. В Москву писал, но так и не добился возвращения из госпиталя на фронт. А ведь я там был не из последних! – и он, оставив руль, звякнул правой рукой по орденам и медалям. – И сколько же ты в госпитале провалялся?

– Почти полгода, – печально покачал головой Мерген. – У меня ведь главная беда не с ногой. Хуже было с потрохами. Целых полгода врачи не решались вытащить осколок где-то под самым сердцем. Все ждали, пока все остальные раны заживут и немного окрепну. В санатории пробыл два месяца. Но потом все же вытащили. Там и осколочек-то был со спичечную головку, а рвался к сердцу, как немец к Москве. Так что главное я преодолел, а уж с хромотой справлюсь.

Выехали из города, и Мерген сразу умолк, засмотрелся на выгоревшую от летнего зноя осеннюю степь, загрустил. Шофер тоже молчал и все больше развивал скорость. А когда поднялись на взгорок, откуда, словно море, открывались темно-сизые просторы, шофер затормозил и остановил машину.

– Иди, поздоровайся с нею, – сказал он, не глядя на пассажира. – Я как вернулся в эти степи, упал на сухую траву и плакал. Подмосковный лес – хорошая штука. Но мы – степняки. Нашему глазу подавай простор с дымком на горизонте.

Мерген чувствовал, что горло ему сдавило от волнения, и он, ничего не сказав, вышел из кабины. Отошел от дороги, нарвал пересушенных веточек полынка и, прижав их к лицу, молча смотрел вдаль.

Степь до самого горизонта была тихой, безмолвной, но она благоухала тем неуловимым, горьковатым ароматом, которым сын охотника Мерген с детства привык дышать. И только теперь понял, как соскучился он за годы войны по этому бескрайнему простору, по его неповторимому аромату.