Константин Эрендженов - Сын охотника

– Товарищ Цедяев, вас вызывает старший сержант Бурулов. – От этого возгласа прибежавшего к конюшне бойца Бадма даже вздрогнул. В голове мелькнуло опасение, что кто-то разгадал его мысли. Он сказал посыльному, что сейчас придет, вот только еще подложит сена лошадям. А сам вернулся в конюшню и сунул свою белую тряпицу под кучу объедков.

«Зачем я ему понадобился?» – выходя из конюшни, думал он с беспокойством.

– Бадма, садись. Давно хочу поговорить с тобою наедине, – сказал Мерген, когда Бадма вошел в дом, где, кроме его земляка, никого не было. – Помнишь пословицу: «Замша хороша – прочная, а слово хорошо – откровенное». Вот давай и поговорим откровенно. Мы с тобой росли вместе. Вместе призывались в армию. Вместе давали клятву на верность Родине. Нас с тобою поставили у самой передовой. Без нас ребята в окопах не продержатся и дня. Я помню, как ты радовался, что попал вместе со мною в эту часть. Но мы с тобою до сих пор не показали себя настоящими потомками славного Джангара!

– Ты-то вон уже командир! – кивнул Бадма.

– Чем мы с тобою хуже других? – продолжал Мерген, будто и не слышал реплики. – Все бойцы подразделения смеются над тобою. Из-за тебя стыдно и мне. Я от стыда уже не вмещаюсь в собственную шкуру. Да это позор не только нам с тобою, а всему калмыцкому народу. Часто ребята спрашивают у меня: «Почему у вашего земляка «рвутся» гужи или хомуты рассупониваются только тогда, когда раздается команда: «Вперед!» Я не знаю, что отвечать на их вопросы.

Бадма, потупившись, молчал.

– Мой отец сказал бы, что ты на свою совесть черную кошму накинул.

Бадма молчал.

– Мое дело было вовремя тебе сказать, – заметил Мерген. – Как у нас говорится: «Меткому – помоги догнать сайгака, мудрому – помоги умным словом». Ну а если вместо ума у тебя только хвост лисы – помаши им. – И Мерген закурил папиросу – в знак того, что разговор окончен.

Бадму от злости бросило в холодный пот.

Мерген покурил, походил по комнате, потом снова подсел:

– Мы с тобою очень далеко от родных мест, в самом пекле войны. Нас в части только двое из одного хотона. Выезжая из дома, помнишь, мы говорили родным: «Если прольется – то лишь чаша крови, если истлеют, то лишь восемь костей». Завтра поезжай первым и сам положи конец всяким насмешкам над твоей хитростью или трусостью. Вспомни, среди калмыков трусом был разве только самый убогий душой и телом. Подумай, дружище, пока не поздно.

Бадма сидел красный, нахохлившийся. Когда Мерген умолк, он упавшим голосом сказал:

– Мерген, ты во всем прав. Я… я подумаю…

– Ну, тогда иди! – сказал Мерген, поднимаясь с места и подтягивая ремень.

Бадма взял под козырек, щелкнул каблуками, повернулся на месте и вышел. Мерген посмотрел ему вслед с недоверием, невольно вспоминая русскую пословицу: «Сколько волка ни корми, все в лес смотрит!»

У Бадмы, уходившего после этой беседы, отяжелели ноги. Ему казалось, что подошвы его сапог подкованы свинцом, что он походит на ишака с опущенными ушами. Возвратившись в свой двор, он бессильно повалился на телегу.

«Он, оказывается, следит за каждым шагом. Ха! Если начнешь придираться, то и мерин покажется жеребым. Если он так будет и дальше следить за мною и придираться к моим поступкам, то обязательно сделает меня «жеребым» и потребует родить жеребенка. Если я и дальше останусь под его командованием, то не видать мне ни покоя, ни свободы. Каждому его слову обо мне поверят, он командир, а теперь еще и коммунист… «Если тебе мешает на пути собака, поднявшая на куст заднюю ногу, убей ее, а с пути своего не сворачивай», – вспомнил Бадма любимую поговорку отца, – Никогда не думал, что этот голодранец, сын голодранца, всю жизнь будет собакой на моем пути! Знал бы, не испугался бы тогда на озере…»

– Эй, Бадма, что нос повесил? Так накрутил тебе хвост командир, что даже про ужин забыл! – послышался голос повара.

В это же время в палатке, возле которой стояла походная кухня, грохнул смех. Бадма подумал: «Неужели опять смеются надо мною? Ведь никто не слышал разговора с Мергеном». Он слез с телеги, поправил на себе одежду и направился к кухне.

А чтобы пересмешники не тешились над его унылым видом, он приосанился и даже засвистал песенку про любимую, которая где-то там изнывает в тоске.

– Э-э-э, да он, оказывается, загрустил по кареглазой, а мы-то думали, что ему накрутили хвоста, – шутя сказал повар, наливая полный котелок наваристого супа.

Вдруг раздалась команда:

– Запрягать!