Василий Крысов - «Батарея, огонь!»

— По второму танку справа! Огонь! — не медля, отдал новый приказ.

Загорелся и второй танк! Другие заерзали по полю, стараясь под прикрытием дыма уйти на более скрытные позиции. В их действиях теперь проявлялись нервозность и неуверенность! Левее загорелся еще один танк — сработала батарея Истомина! По обе стороны от нас грохотали пушки самоходок! Вместе с пехотой мы медленно продвигались вперед, вклиниваясь в глубину вражеской обороны. Не выдерживая напора, враг отступал — и плацдарм продолжал расширяться. Обостренным слухом уловил, что позади нас перестали вести огонь 152-мм гаубицы полка Громова, наступавшие во втором эшелоне, — значит, им удалось подавить вражеские доты! Пушки и пулеметы тоже замолчали. Невольно оглянувшись, я с радостью увидел, что к нам подходят тяжелые самоходки, и в душе похвалил тактическую прозорливость комдива Каладзе: смог рассчитать и ввести тяжелый полк в самый критический момент боя!

Громовцы своими мощными орудиями очень скоро подожгли два танка, но и немцы к этому времени спалили две самоходки — нашего и тяжелого полков. Однако, признав перевес сил за нами, немецкое командование отказалось от проведения контратаки, и танки противника начали отходить.

Воспользовавшись тактическим успехом, наши части заняли весь населенный пункт и всю оборонительную позицию немцев. Наша батарея оказалась на западной окраине Забужья, и мы сразу, на всякий случай, заняли удобные позиции для ведения боя.

Только сейчас выпало нам немного времени, чтобы умыться, утолить жажду, и колодец был рядом — манил обещанием обильной прохладной влаги. Но я все-таки приказал батарейцам пить и умываться из ключа, что бил из-под земли в распадке рядом. Странное было чувство... Вокруг остывающих самоходок благоухали созревшими фруктами сады! Сияли в зелени листьев яблоки — пунцовые, желтые, зеленые, розовые! Груши разных сортов с набравшими сока лимонными, янтарными боками маняще-тяжело свисали с веток! Радовали глаз кусты вишен, унизанные лилово-красными ягодами. И все это было чужое, не наше. И село было чужое, не похожее на наши деревни, а сейчас и безлюдное, все жители схоронились в убежища. Никто не запрещал, но бойцы не срывали фруктов, экипажи брали только то, что во время боя попадало на машины, а пехотинцы подбирали и лакомились падалицей — и офицеры их не ругали, понимали, что в основном они еще дети и многие фруктов в таком изобилии до фронта в глаза не видели. Да и все мы на какой-то момент словно выключились из войны — бои боями, а природа делает свое доброе дело даже тогда, когда люди убивают друг друга.

К вечеру наш плацдарм значительно увеличился. И всю ночь подходили главные силы корпуса, ночными атаками они дополнительно расширили отвоеванные позиции на польской земле.

Поляки постепенно стали выходить из своих убежищ, благожелательно разговаривали с нашими солдатами и офицерами. Некоторые разыскивали медиков, чтобы оказать помощь заболевшим родственникам, другие просили препараты на всякий случай. И всех интересовала дальнейшая судьба Польши. На такие вопросы обычно отвечали наши политработники, и говорили они всегда одно: «Сами будете решать, какой быть Польше после окончания войны, а наша задача — освободить вашу страну от фашистов». Многие спрашивали, будут ли в Польше колхозы. Как мы поняли, поляки их очень боялись. Но и на этот вопрос наши агитаторы отвечали так же: «Решать вам самим». В целом встречи были очень теплые и дружественные, жители угощали нас фруктами, и беседы затянулись почти до утра.

В последующие дни мы продолжили наступление в северо-западном направлении, уже по польской территории.

Июль 1944

Пять дней дивизия наступала без танков, и самоходчикам приходилось действовать и за танкистов, и за себя, а сопротивление враг оказывал упорное, особенно при обороне городов и крупных населенных пунктов. Наступление продолжалось, приказы гнали войска: вперед, быстрее вперед! Часто мы совершали ночные марш-броски. Продвигались без сна и отдыха. Люди выбились из сил, засыпали на ходу. Механикам-водителям перед ночными переходами выдавали сто грамм для стимуляции бодрости, чтобы не уснули за рычагами управления, а по прибытии давали время поспать. Стрелков и автоматчиков десантировали на самоходки. Но что это был за десант! Мы инструктировали пехотинцев, за что держаться, как заскакивать: обязательно сзади, с борта нельзя, сразу под гусеницу попадет, и соскакивать так же, и всякий раз убеждали: «Ни в коем случае не спать! Держитесь за поручни!» Но это мало помогало. Люди, измученные, не спавшие несколько дней, как только садились на прохладную броню, так сразу и засыпали. В одну из ночей в точности повторилось то, что случалось с новобранцами в наступлении под Курском. Мы двигались с десантом по шоссе где-то между Забужьем и Кумаровкой, и, когда я посмотрел назад, на самоходке не оказалось ни одного человека. Я остановил батарею, и мы стали искать пропавших солдат. Нашли их недалеко. Оказалось, все они позасыпали и их смело ветками вековых лип, которыми обсажены все польские шоссе. Хорошо еще, никто не попал под гусеницы!