Ганс Киншерманн - Кроваво-красный снег

Ползем следом за Домшайдом. Слева и справа с противным свистом в землю впиваются трассирующие пули. Случайно ударяю бачком о какую-то железку. Русский пулеметчик тут же открывает огонь. Оказывается, Иваны совсем близко. Мы крепко прижимаемся к земле. Пули пролетают над самой моей головой, выбивая фонтанчики пыли из бетонных глыб. Мелкое цементное крошево сыплется мне на шею, мокрую от пота. Бросаюсь вперед и перетягиваю за собой на другую сторону бетонной глыбы два контейнера с едой. Кюппер следует моему примеру. Он лежит впереди, на расстоянии двух-трех метров от меня, рядом со спасительной стеной. Тороплюсь догнать его, делаю шаг вперед и падаю в пустоту. Меня тут же подхватывают чьи-то руки и ставят на ноги.

— Держись! — говорит кто-то басом и добавляет: — Откуда ты взялся? Мы тебя чуть не подстрелили. Считай, что тебе здорово повезло!

Домшайд объясняет, кто мы и откуда.

— О, господи, так вы шли по этой улице? Да ведь там полно русских!

— Я пришел сюда два часа назад, когда Иваны были далеко отсюда, — говорит Домшайд.

— Верно, но час назад все изменилось. Макс, у тебя огнемет готов? — спрашивает все тот же бас.

— Конечно, как всегда, — раздается ответ.

— Отлично, тогда мы прикроем вас. Перебегайте на ту сторону улицы вслед за нами. Давайте, вперед бегом!

С первым залпом огня мы бросаемся вперед. Кюппер немного проворнее меня и почти выдергивает мою руку из сустава, потому что я держу дужку бачка с другой стороны. Русские открывают ответный огонь. Затем в бой вступает артиллерия. В короткую паузу между двумя взрывами слышу звуки подключившихся к пушкам минометов. Мины с отвратительным чавканьем рвутся рядом с нами. Похоже, что нас обложили, как загнанных зверей, со всех сторон. Ныряем в подвал и тесно прижимаемся друг к другу, вздрагивая при каждом новом взрыве. Я опасаюсь, что в любой момент рухнет потолок, и мы будем погребены под тяжелыми обломками. Земля над нами содрогается так сильно, что мне кажется, будто началось землетрясение. Мои нервы на пределе. Никогда не представлял себе, что могу настолько испугаться.

Сделать ничего нельзя, абсолютно ничего. Единственное, что мы можем, это выскочить наружу и бежать. Но куда? Единственным утешением может быть то, что смерть в таком случае окажется быстрой. Неужели мы и дальше будем трубить о «доблестных победах славного германского оружия» и «героическом наступлении победоносных частей вермахта»? Здесь, в Сталинграде, я не видел ничего подобного. Сейчас моему пониманию доступно лишь одно — мы напоминаем крыс, загнанных в норы и отчаянно сражающихся за свою жизнь. Что еще нам остается при численном превосходстве русских? Водитель и санитар сидят рядом со мной с одной стороны, Винтер и Кюппер — с другой. Лицо Кюппера сделалось белым как мел. Мы с тревогой смотрим на покрытый трещинами потолок, который может в любое мгновение обрушиться на нас. Оказывается, что самые крепкие нервы — у Домшайда. Он стоит у входа и всматривается в темноту. Что касается меня и Кюппера, то за последние часы нашего пребывания в Сталинграде наше желание воевать сильно остыло, и это притом, что у нас пока не было «личного контакта» с врагом. Сейчас я думаю только о том, как и когда мы сможем выбраться отсюда. Мы уже несколько часов находимся в этих богом забытых развалинах, но еще не добрались до нашей части. Домшайд со своего места сообщает о том, что Иваны стреляют по всему, что движется. Поскольку мы ответили им пулеметным огнем, то они, по всей видимости, считают, что мы готовы атаковать их, и стараются помешать нам перейти в наступление.

— Если бы только русские знали, что мы были бы рады не высовывать отсюда голову до того времени, пока нам не пришлют подкрепление, — говорит Домшайд. — Вахмистр сказал, что нас должны заменить.

— Блажен, кто верует, — бормочет санитар. Наконец обстрел прекращается — мне кажется, что он длился целую вечность. Мы выскакиваем из подвала и бежим за Домшайдом, который знает дорогу. Он устремляется к заводскому корпусу, зная, что там установлен пост наблюдения. Затем выкрикивает слова пароля и называет себя. Заскакиваем в новый подвал, вход наполовину завален обломками камня. Домшайд приводит нас по коридору в какую-то комнату, где вход забран металлической решеткой. Вижу огоньки двух коптилок, дающие достаточно света, чтобы видеть хотя бы что-то в темноте помещения.

— Это наш новый штаб, — сообщает Домшайд.

На полу валяется куча мешков и кучи какого-то тряпья, на которых, скорчившись, лежат два солдата. Еще один сидит на ящике с боеприпасами. Перепуганные произведенным нами шумом, оба солдата вскакивают с пола и помогают нам внести еду. Судя по их виду, они жутко устали — кто знает, когда еще им удастся немного поспать? У них серые от грязи небритые лица. Оба кажутся мне неотличимыми, как близнецы. В комнату входит вахмистр. Он приветствует нас и за руку здоровается с Вейхертом. Я узнаю его — это тот самый человек, который заставлял русского старика выпить воду из ведра. Вахмистр сообщает Винтеру о том, что единственный оставшийся офицер нашего подразделения утром получил ранение и что командовать нашим участком передовой будет теперь он. Наши солдаты находятся впереди и по обе стороны от этого места, они прячутся среди развалин. Боевые действия ведутся волнами, то выплескиваясь вперед, то откатываясь назад, и никто не знает, где точно проходит линия фронта. Потери сегодня такие: один убитый и два раненых, которых уже повезли на главный медицинский пункт.