Вячеслав Кондратьев - Красные ворота

— Вот сокрушался ты в избушке, — задумчиво начал Володька, — что не выходит у тебя сказать «свое» слово, таланта не хватает и прочее. А я вот что подумал: нету ни у тебя, ни у меня еще своего слова-то. Нет, и все. Не готовы мы его сказать, вот и не получается ни хрена. Вот Игорь рассказ нам читал, так там все не его, откуда-то. Хоть он и обвинил нас в ералаше в мозгах, но у самого тоже… Задумывался об этом?

— Я только эти полгода и делаю, что задумываюсь.

— Ну, не только. Дров наломал достаточно, — усмехнулся Володька.

— Ну и что же теперь, по-твоему?

— Думать, наверно… — он потянулся к костру, подбросил веточек. — Зря ты все-таки не осилил «Историю государства Российского». Любопытные бы вычитал вещи… Не везло на царей России-матушке…

Коншин вскинул голову, ожидая продолжения, но Володька достал папиросы и закурил. Сделав несколько затяжек, он спросил:

— Ты видел «Дни Турбиных» во МХАТе?

— Конечно. И не один раз. Чего это ты вспомнил?

— Ну и как, понравилось?

— Да… Казалось бы, что нам эти белые офицеры, а трогало все.

— Они не только белые офицеры, — сказал Володька задумчиво. — Они — наша старая русская интеллигенция… Я бы хотел еще раз посмотреть этот спектакль, но, увы, он не идет. Смотрел-то мальчишкой…

— Я бы, пожалуй, тоже не отказался, — заметил Коншин.

— А твой отец не воевал в ту войну?

— Нет. Был студентом. А твой?

— Воевал…

— Офицером, наверно?

— Да.

— Ну а потом?

— Потом? — Володька поднялся. — Потом не знаю. Пошли?

Коншин поглядел на Володьку, что-то, видимо, понял, но расспрашивать не стал.

По дороге на станцию нагнали они девушку, с которой говорили в парке, поравнялись. Володька спросил ее, но уже не прежним, игривым тоном:

— Как провели время наедине с Шекспиром?

— Прекрасно! — улыбнулась она.

— Но Шекспир угощал вас только своими сонетами. А мы могли бы и еще кое-чем, — тряхнул он вещмешком.

— Духовная пища важнее, — не задумываясь ответила она, но на мешок посмотрела. — А это «кое-что» осталось у вас? — и рассмеялась.

— А как же. Можем сразу здесь разложить скатерть-самобранку. Или на станции. Где хотите. Как вас величать, кстати?

— Нина… Давайте на станции. Я не думала быть тут долго, ну и не захватила ничего. По своему обычному легкомыслию.

— Это какой по счету из ваших «пороков»? — улыбнулся Володька.

— Не считала. Боюсь сбиться со счета, — опять засмеялась она.

Так и шли они, беззаботно болтая, перекидываясь шуточками, и никто из них не думал и не гадал, что через несколько лет столкнет их снова случай, как не думали и не гадали, что через те же несколько лет разрешит жизнь если не все, то многие вопросы, которые мучают их сейчас и будут еще мучить в последующие, не менее трудные годы…

Десять лет назад, в 1979 году, в февральской книжке журнала «Дружба народов» была опубликована первая повесть Вячеслава Кондратьева «Сашка». Константин Симонов, чьими стараниями и с чьим добрым напутствием была напечатана эта повесть тогда никому еще не известного автора, писал о Вячеславе Кондратьеве: «Это наша общая встреча с новым военным писателем, не с молодым, а просто с писателем, пишущим о своем и по-своему», — и предсказал, что Кондратьев «не из тех, кто остается автором одной книги». Сбылось и то и другое. Первая повесть Кондратьева была сразу же замечена и оценена по достоинству: с редким единодушием и читатели, и критики, и известные военные писатели (В. Быков и Г. Бакланов, А. Адамович и Д. Гранин, В. Астафьев и Е. Воробьев) определили ей место в ряду самых больших удач нашей литературы, посвященной Великой Отечественной войне. С той поры Кондратьев напечатал повести и рассказы, составившие три весьма объемистых сборника. Его имя замелькало на театральных афишах. Его проза привлекла внимание кинорежиссеров.

Так что вряд ли сегодня Кондратьев нуждается в каких-либо рекомендациях — его произведения, как говорится, на виду, его биография в общем известна любителям литературы. Хочу обратить внимание лишь на одно. Кондратьев воевал с начала сорок второго года до конца сорок третьего, когда он был во второй раз — тяжело — ранен и уволен из армии по инвалидности. Но прозу его не зря называют ржевской, она так или иначе связана с трагической ржевской эпопеей сорок второго года. Те, кто участвовал в этих тяжких, кровопролитных боях или хотя бы видел, что происходило на многострадальной ржевской земле, на всю жизнь запомнили горькие, раздирающие душу события безуспешного многомесячного сражения. Александр Твардовский, рассказывая, как возникло его знаменитое стихотворение «Я убит подо Ржевом», вспоминал свою командировку в измотанные, обескровленные неудачными атаками войска: