Олег Селянкин - Есть так держать!

Все нравилось Вите на катерах: и строгий распорядок дня, и большая дружба, связывающая всех, и ежедневные политинформации, беседы, после которых всегда хотелось как можно скорее выйти на траление, помочь всему советскому народу разбить ненавистного врага. Именно после одной из таких бесед у Вити и появилась мысль совершить подвиг, сделать что-нибудь такое, чтобы и о нем, как о Тимофееве, говорили матросы.

Пока это была мечта. Что он может, если еще не владеет ни одной воинской специальностью? Значит, надо учиться. Долго Витя раздумывал, кем ему быть, и остановил свой выбор на специальности пулеметчика. Почему? Конечно, хорошо быть и мотористом, и минером, и рулевым. Все они нужны, но Вите хотелось не просто работать, а работать так, чтобы все и сразу заметили его. А пулеметчик у всех на виду. И однажды, сидя с Бородачевым у пулемета, Витя сказал:

— Знаешь, Захар… Я хочу стрелять из пулемета!

Бородачев замешкался с ответом, посмотрел на Курбатова, который неслышно подошел к ним и остановился за спиной Вити. Капитан-лейтенант кивнул, и Захар ответил:

— О чем разговор? Становись и стреляй.

— Не сейчас, — покачал головой Витя. — Когда фашисты будут.

— Чтобы стрелять по фашистам, нужно, юнга, изучить пулемет, — вмешался Василий Николаевич. — Поручаю вам, краснофлотец Бородачев, подготовить из него пулеметчика.

Заряжать пулемет и стрелять из него Витя научился быстро, но как только он после этого заикнулся о том, что теперь можно и экзамен сдавать, Захар строго посмотрел на него и сказал:

— Хорошо, доложу капитан-лейтенанту. А ты пока смени затвор у пулемета.

Витя удивленно посмотрел на Бородачева и с обидой сказал:

— Зачем спрашиваешь про то, чего я не знаю?

— Не знаешь? Тогда о каком экзамене может быть речь?.. Или ты думаешь, что выстрелил — и вся наука? Военное дело, Витя, требует кропотливой, настойчивой учебы. Его наскоком не усвоишь. Помнишь, как ты швартов крепил?

Витя покраснел. Он думал, что об этом случае давно забыли, но оказалось, что далеко не так. Произошло это еще в начале похода. Тогда катер подошел к какой-то пристани, подал швартов — стальной трос, а Витя захотел сам закрепить его на кнехтах. Он считал, что справится с работой, но трос скользил по кнехту и не хотел ложиться неподвижной петлей. Тогда на помощь Вите пришел Николай Петрович. В его руках трос сразу стал послушным, мягким. После этого Щукин и сказал Вите:

— В чужих руках любая работа часто кажется легкой. А ты учись и добивайся, чтобы и тебе она стала посильной.

Наконец настал день, когда Витю допустили к сдаче экзамена. Он сильно волновался, но правильно ответил на все вопросы, и даже сам командир дивизиона, который в этот день был в отряде, похвалил его. Теперь Витя нес вахту у пулемета поочередно с Бородачевым.

Но сегодня у пулемета нет никого, и он сиротливо стоит в окружении коробок с лентами. Даже над камбузом Изотова не вьется сизоватый дымок. Зато на берегу слышны торопливое шарканье пил и мерные удары топоров. Катерам-тральщикам вместо бензина нужна чурка, и, по предложению коммунистов, матросы решили заготовлять ее сами. Сказано — сделано. В ближайшей деревне выпросили пилы, и вот уже вторые сутки, с короткими перерывами для еды и сна, вся команда заготовляет чурку.

Работают все. Голые по пояс, мокрые от пота, матросы и командиры, не разгибаясь, пилят бревна. Витя и Захар, сидя на земле, колют чурки. Слепни кусают спину, рука сильно устала, но Витя, закусив нижнюю губу, взмахивает топором и медленно считает: «Тридцать пять, тридцать шесть…» Со счета он сбивался несколько раз, но всегда начинал сначала: так как будто легче.

Топор в руке Захара мелькает чаще, груда полешек около него растет быстрее. Так и должно быть: он матрос, а Витя пока еще юнга. Но он работает вместе со всеми, его чурки тоже лежат в бункере, готовые превратиться в газ, чтобы двигать катер, чтобы смог он выйти на траление, на охрану караванов, на бой с самолетами.

— Перекур! — кричит мичман Агапов.

Курбатов назначил его старшим, и все слушаются мичмана.

Перекур дается через час и ровно на десять минут. Моряки ложатся на выжженную солнцем траву и молча курят. Витя тоже лежит и смотрит, как табачный дым висит над матросами облаком, колышется и, распавшись на отдельные пряди, плывет прочь от реки, словно покачиваясь на невидимых волнах. От жары попрятались даже птицы. Только коршун, распластав крылья, бесшумно парит над водой. Но вот он замер, сложил крылья и ринулся вниз, чтобы через минуту медленно, с натугой махая крыльями, снова взмыть вверх. В его когтистых лапах висит зазевавшаяся рыбка.