Павел Кодочигов - На той войне

Замолчали, и каждая осталась при своем мнении.

Тимошин прибыл в медсанбат еще в мае, но почти сразу же попросился в головной отряд, на передовую. Что он за человек, Катя не знала. Это и тревожило. Таня словно прочитала ее мысли и дала исчерпывающую справку:

— До войны три года работал хирургом на прииске в Красноярском крае. На фронт пошел добровольно, был командиром отдельной медико-санитарной роты. Под Синявино — знаешь такое гиблое местечко? — получил ранение. Поправился — и снова на фронт. Участвовал в прорыве блокады Ленинграда. Еще что тебя интересует?

— Ой, Танька, Танька, и все-то ты знаешь. Откуда у тебя такие точные сведения?

— Я же не такая бука, как ты. Подсела к нему, все, что надо, выведала. Хирург он отличный.

— Ты с ним и поработать уже успела? Не скажешь ли, когда? — в голосе Кати ирония.

— А об этом девчонки рассказали, которые в головном отряде были. Можешь у них. проверить, — отпарировала бойкая на язык Таня. — Сработаешься ты с ним. Ты с кем угодно сработаешься.

И как в воду смотрела. Тимошин тоже оказался приверженцем местной анестезии и мази Вишневского, любителем во время операции «позаговаривать зубы» раненым, но в отличие от Головчинера и Рюмина никогда не терял выдержки и хладнокровия. Что бы ни случилось — не обругает, даже голоса не повысит, поморщится разве что.

Сменился в это лето и замполит Знакомство нового — капитана Коршунова — с Тимошиным состоялось в первый же день. Шагнули навстречу, крепко пожали руки, тощий, на голову выше хирурга замполит и коренастый Тимошин. В глаза посмотрели дружелюбно и в то же время изучающе.

— Не приходилось у нас бывать? — поинтересовался Тимошин.

— Не раз, но не по вашей части. Туберкулез у меня. На учете у терапевта Финского состою, — смущаясь, ответил Коршунов.

Тимошин пытливо взглянул на него: вот откуда такая худоба, кирпичный румянец и характерный блеск глаз.

Спросил осторожно:

— Почему не комиссуетесь?

— Ранен бы был, другое дело, а с моей болезнью не считаю себя вправе.

Тимошин согласно кивнул головой.

— До войны какое-нибудь отношение к медицине имели?

— Никакого. Был инструктором райкома партии в Москве.

— В Москве? А я там Второй медицинский кончал. Знаешь такой?

Ничто на фронте не сближает людей больше, чем такое вот землячество, и ничто так не располагает друг к другу с первой встречи. Незаметно для себя Тимошин перешел на «ты» и остро взглянул на замполита — как отреагирует? Коршунов или не заметил этого, или посчитал, что так и надо — нечего церемонии разводить, коли работать вместе, и хирург продолжил в том же духе.

— Давай-ка пройдемся по нашему «хозяйству».

Хирург повел Коршунова в приемно-сортировочную палатку, из нее в перевязочную, затем в операционные. Показал и шоковые. Все они были связаны между собой тамбурами, окна затянуты марлей, легкий сквознячок гулял по сложному брезентовому сооружению, в котором с непривычки и заблудиться можно, но запах крови, лекарств, гнойных бинтов был неистребим. Замполит едва держался на ногах и больше всего боялся, чтобы его не вырвало. А хирург не спешил, осматривал раненых, шутил с ними, несколько человек отправил на перевязку. Занятый делом, он забыл о Коршунове, взглянул на него случайно и предложил:

— Может, отложим «обход» на завтра?

— Нет. Когда-то надо привыкать, так уж лучше сразу.

Тимошин развел руками, но согласился с замполитом — он сам когда-то поступил точно так же.

9

За окном вагона виднелось ярко освещенное здание вокзала. Тамара прочитала — Свердловск. Как Свердловск? Почему?

Первый раз она пришла в себя в медсанбате. Увидела над головой чьи-то расплывчатые лица, хотела спросить, сильно ли ранена, и не успела. Закружилась голова, началась рвота, и сознание отключилось вновь. Оно все время было зыбким, как редкая пунктирная цепочка, и все-таки Тамара понимала, что находится в поезде.

Хорошо помнила последнее утро в батальоне. У артиллеристов выбыл из строя санинструктор, и начарт полка майор Остах попросил ее проверить личный состав батареи на педикулез. Подхватилась и побежала выполнять приказ. Заодно землянки осмотрела. На прощанье пошутила с солдатами, наказала им «живность» не разводить, а кто ослушается, того она вместе с бельем в жарилку затолкает.

На обратном пути букетик нарвала. Пока шла, еще цветочки к нему добавляла, песенки про себя мурлыкала.

Выстрел далекой пушки услышала, а шуршания летящего снаряда не уловила. Он вздыбил впереди землю, взрывная волна ударила по телу и отшвырнула назад. Сознание успело зафиксировать ужасающий треск, жесткий удар, словно горячей и широкой доской наотмашь ударили. И все померкло.