Павел Кодочигов - Так и было

Целый день бежали гусеницы по булыжнику, асфальту, по ухоженным и неухоженным грунтовым дорогам, мяли глину и суглинок, прокладывали глубокие борозды в песке, поднимали тучи пыли всех возможных цветов. В назначенное место прибыли в поздние сумерки, остановились в густом и разлапистом ельнике недалеко от передовой. На ней стояла непривычная тишина. Даже немцы не вели пулеметного обстрела, который обычно начинали с вечера и не прекращали до рассвета. Поступил приказ выдвинуться на передовую и занять места в приготовленных капонирах.

Чтобы немцы не услышали шум моторов и не всполошились, пехота начала постреливать из пулеметов, и машины с двигателями, работающими на малых оборотах, одна за другой стали занимать капониры. Их разводил старшина-регулировщик. Встречал на подходе, объяснял, куда поведет, а дальше водители следили за его белой рубашкой — в темноте она была хорошо видна.

Утром самоходки и танки откроют огонь прямой наводкой из капониров, уничтожат вражеские огневые точки, подавят их огонь и впереди пехоты, расчищая ей путь, помчатся к вражеским траншеям.

Немцы молчали. Ни одного выстрела с их стороны. Свои пушки и танки были рядом, но пехотинцы забеспокоились — не собираются ли фрицы в наступление переходить?

Никогда так упорно не молчали по ночам. Стали их подразнивать. Нет, не отвечают.

Старшина встретил последнюю машину, помахал водителю руками, убедился, что он видит его, повернулся и пошел, радуясь окончанию работы и тому, что она прошла без сучка и задоринки. И все радовались. И не обратили внимания на короткую и какую-то словно бы оборванную очередь с той стороны. Там кто-то начал стрелять, а ему вроде бы по рукам дали. Пустяковая очередь, а танк встал — куда-то исчез старшина-регулировщик. На землю спрыгнул командир машины, начал осматриваться.

Заметив распростертого на земле старшину, подошел ближе, спросил:

— Ранило тебя, что ли?

Старшина не отвечал. Он был мертв.

Давно воевали самоходчики, не всех убитых уже и в лицо помнили, но эта нелепая смерть поразила — несколько недель, может быть, даже дней осталось до конца войны — и на тебе!

Невольно прикидывали, что еще многие не доживут, кто-то погибнет завтра утром.

На войне почти все становятся суеверными, и почти все в неожиданной смерти старшины дурной знак увидели. Гришка Иванов тоже. На душе у него смутно стало, будто ожидаемый приказ должен быть для него первым в жизни приказом на наступление, а он столько раз смерть в лицо видел, что и не сосчитать, и, пожалуй, в оккупации чаще, чем на фронте. Во время оккупации его в любую минуту мог пристрелить каждый увидевший его фашист, а на фронте кое-что и от него зависело.

Он мог предупредить встречный выстрел и предупреждал. Пока смерть миновала его. Неужели сегодня? Не зря же так тяготит дурное предчувствие. И раньше бывало, но не так.

Может, потому, что старшину жалко? Двое ребят его дома дожидаются. И судьба Тымчика не давала покоя. Все говорят, что расстреляют лейтенанта или в дом сумасшедших отправят. Так он и есть сумасшедший. Нормальный бы такого не сделал.

Шли они неделю назад колонной по шоссе. Навстречу пленных гнали. Фрицы понимали, что плен для них спасение, и шли веселыми. Это, видно, и вывело Тымчика из себя. Лейтенант прыгнул вниз, сбил со своего места механика, взялся за рычаги, направил машину на колонну, врезался в нее и пошел... Такого натворил, что и в дурном сне не приснится.

И смерть старшины не выходит у Иванова из головы, и ЧП с Тымчиком.

Все видится его неузнаваемое, страшное лицо, то, как заталкивают лейтенанта в «виллис» и увозят. Хороший был человек, неужели не поймут, почему он так поступил?

Майская ночь коротка и тепла. Почти все устроились на травке — шинель наверх, шинель под бок, под голову шинель, — но сон не шел. И разговор не получался. Лежали, ворочались, кряхтели, дымили. Нещадно дымили в ожидании неминуемого боя. На исходе ночи в тылу началась вдруг ошалелая стрельба, захлопали зенитки.

Десант? Какая-то часть из окружения прорывается? А на обороне фрицы ведут себя тихо, будто и нет их совсем. Пока прислушивались, приглядывались, стараясь понять, что происходит, из люка одной машины выпрыгнул танкист и завопил:

— Брат-цы-ы! Война кончилась! Ура, ребята!

Еще один нервный? Кто был поближе, кинулись к нему, повалили, прижали, как Тымчика, к земле, а он:

— Да не сдурел я, ребята! Правда кончилась. Включите рации.

Нажим на него ослабили, но на ноги подняться не дали, пока из других машин не закричали: