Анатолий Кучеров - Трое

Навряд ли даже сам Анатолий Яковлевич сильно страдал от нее: он умер вскоре после опубликования своей главной книги, когда было еще не ясно, какой окажут ей прием, а похвалы друзей-литераторов, конечно, обнадеживали.

Кроме того, он недаром был ученым-филологом, историком литературы: цену своему мастерству знал, но едва ли рассчитывал на единодушное сочувствие. Не мог он не понимать и того, что в силу многих причин его писательская биография сложилась неудачно.

Вероятно, не было в пятидесятые, в шестидесятые годы среди ленинградской пишущей братии такого человека, который не дорожил бы литературными суждениями Кучерова, — ведь он заведовал отделом прозы в «Звезде» и, как немногие, умел разглядеть в новичке дарование, дать профессионалу полезный совет.

Но разве кто-нибудь помнил или догадывался, что этот доброжелательный ценитель сам владеет искусством сложить фразу, передающую звук голоса одновременно с явственным изображением... Например, такую:

«Воздух трепетал над камнями, разрезанный по всем направлениям крыльями. По земле, как шарик ежа, кубарем катились птичьи тени».

Или такую:

«Родиной Царая были черные лесистые горы, где деревья иногда бывают в два обхвата и где дома складывают из круглых бревен, а в пазы кладут мох, где деревья, ползущие по склонам, закрывают простор, прячут человека, приучают к лесным запахам и шумам; где ветер с трудом прокладывает себе дорогу сквозь чащу, оставляя на опушках свое прозрачное тело, изорванное сучьями, ветками и листвой».

Это из рассказа «Илита», из книжки, вышедшей в тридцать девятом году. Кто же слыхал об этой книжке — «Потерянная любовь» — четверть века спустя?

И кто читал роман с незаманчивым названием «Поиски будущего», опубликованный еще раньше, в тридцать шестом? А роман-то был написан отлично, на иных страницах проза не уступала тыняновской, некоторые главы прямо увлекательны...

Но все же это был не роман, а только полромана («конец первой части» — значилось на последней странице), и той отваги ума, которая Тынянову позволила влить в исторический сюжет навязанное современностью отчаяние, — отваги автору «Поисков будущего» не хватило. Вот и остался его роман недоконченным: общепринятый к концу тридцатых годов взгляд на М. А. Бакунина, вокруг судьбы которого вращается повествование, — не стоило иллюстрировать...

Потом началась война, и А. Кучеров стал военным журналистом. Потом он, как уже сказано, сделался сотрудником журнала «Звезда», где и проработал восемнадцать лет.

Это вредная работа для прозаика — целыми днями читать и править чужую, часто неважную прозу. Когда урываешь — ночью ли, утром — часок для своей, то очень трудно настроиться на собственную волну: множество помех, чужих голосов ее заглушает.

Ну вот, так и получилось, что А. Кучеров писал немного, печатался редко. Его уважали, его небольшие повести (три или четыре за двадцать лет) читали и хвалили; пожалуй, научные его труды (главным образом, о русской литературе восемнадцатого века) ценились в профессиональной среде повыше; но прежде всего и более всего он славился как редактор — порядочный, добрый, умный, опытный.

Вероятно, коллеги знали, что Кучеров потихоньку пишет автобиографическую прозу, но едва ли кто-нибудь, кроме самых близких людей, с нетерпением дожидался окончания этой большой работы.

И когда книга наконец вышла в свет (правда, тираж ей дали крошечный), — это расценили как рядовое событие местного значения. Две-три положительные рецензии, дюжина-другая поздравительных писем и телефонных звонков, — и все. Точно камешек бросили в реку.

По-моему, «Ветка рыжей сосны» была победой. Победой художника над журналистом, победой литератора над собственной биографией. Писатель Кучеров после долгих, затянувшихся на целую жизнь поисков все-таки нашел себя — вернувшись в свое детство.

Нет, нельзя сказать, что прежде он работал зря. Сама «Ветка рыжей сосны» несомненно восходит к пронзительным «Рассказам о мальчике», написанным в тридцатые годы.

И повесть «Служили два товарища...», при всей скромности решаемых в ней нравственных задач, останется в советской литературе о войне, потому что война и военные увидены в ней собственными глазами автора. Конечно, по сравнению с шедеврами советской военной прозы, здесь довольно бедна психологическая разработка характеров и нет настоящего драматизма. Но шедевров ведь не так уж много; и чуть ли не еженедельно выходят все новые повести и романы, где война уже изображается по книгам или под влиянием книг; и очень многие из этих произведений написаны дурно и забываются сразу. А повесть Кучерова живет: ее читаешь с доверием, в ней рассыпано много примет неповторимого времени, и она хорошо написана: ясной, строгой, точной прозой.