Юрий Левин - Схватка

Все повторилось — и вопль, и стоны. А Емельян что есть мочи рванул к сараю, а оттуда к церкви. На кладбище меж могильных холмиков чуток отдышался и крутым спуском вышел к реке. И только здесь он услышал стрельбу.

Рассвет он встретил уже в лесу, в густом сосняке. Ни дороги, ни тропинки на глаза ему не попадались. А идти надо. Только лес сейчас мог спасти его. Емельян понимал, что после такого грохота, поднятого им в Поречье, начнется погоня, значит, надо надежно скрыться, чтобы никакой твари не попадаться на глаза. Поэтому и пробирался поглубже в лесную чащобу, хотя и ноги, и одежда, насквозь мокрые, и мешок — все отяжелело. Да и сон лепил веки — сутки ведь глаз не прикрыл. И под ложечкой сосало, а в мешке пусто. Вспомнил, как детишкам хлеб и сало отдал, как они жадно глотали гостинец... Теперь бы и он не прочь вот так, как те ребятки... Ну да ладно!

Шел Емельян до тех пор, пока солнце не поднялось над лесом. Приглянулась ему небольшая полянка, и он позволил себе сделать привал, как в таких случаях выражался его командир взвода, — перекур с дремотой. Кинул мешок на густую траву и снял с себя все — разделся догола. Все мокрое: и портянки, и брюки, и рубаху, и нижнее белье, и даже сапоги — аккуратно разложил в рядок, чтоб сохло. Автоматы тоже вынул из мешка и положил на телогрейку. А сам, покинув полянку, чуть-чуть углубился в лес: авось гриб какой-либо съедобный попадется!..

Покружил вокруг поляны — ничего, кроме длинноногих мухоморов, не приметил. И все-таки надыбал: у мокрой впадины, похожей на болотце, натолкнулся на кустарник голубики. Опустился на корточки и, пригоршнями сгребая с кустиков перезрелую ягоду, с жадностью поедал ее.

Вдоволь насытившись голубикой, Емельян совсем обмяк. Впору бы соснуть, но можно ли? Нет же гарантии, что эта лесная полянка сулит ему полную безопасность, а раз так, то и рисковать не следует, и предаваться сну вряд ли разумно. Но перевести дух и чуток подремать очень надо. И Емельян не лег, а положив автоматы у сосны и укрыв их телогрейкой, спиной прислонился к ним и застыл в сидячем положении с прикрытыми глазами. Но пистолет «парабеллум», зажав в руке, держал наготове.

И все-таки усталость да и лесная тишь убаюкали бойца-скитальца. Голова отяжелела, свалилась набок, ухо уперлось в плечо... Ну и картинка: спящий с пистолетом в руке!

Не будем строго корить Емельяна, простим ему его беспечность, ибо такая уж у него горемычная жизнь, ну а если учесть еще и то, что пережил он только за одни эти сутки, то остается лишь посочувствовать ему и достойно похвалить, а может, и о награде похлопотать. Но кто похвалит? Кто похлопочет? Кто видел его этой ночью? Нет у него ни свидетелей, ни командира, который, конечно, выстроил бы взвод или роту и перед строем за мужество объявил бы благодарность красноармейцу Усольцеву, а он ответил бы: «Служу Советскому Союзу!». Он сам себе и командир, и подчиненный; сам приказывает, сам и исполняет. А вот сам себя наградить не сможет, в лучшем случае может похвалить себя, и то мысленно, чтобы никто не слышал. Да и похвальбы не будет — не таков Усольцев!

Пробудился Усольцев как-то тревожно — быстро встал на ноги и нервно положил палец на спусковой крючок. Взбудоражил его пулеметный перестук, который, как он явственно слышал, раздавался прямо на этой поляне. Но когда оглянулся вокруг и никого не обнаружил ни рядом с собой, ни в глубине леса, сплюнул. Наверно, приснилось Емельяну неладное, а возможно, дятел где-то клювом постукивал по сосне... Ну, да ладно, хватит комара давить, в дорогу надо собираться — дед Рыгор да и Олеся заждались небось.

Собрался по-солдатски быстро, будто услышал команду на построение и боялся опоздать, чтоб старшина выволочку не устроил. Правда, с ним такое редко бывало, но старшину своей роты хорошо запомнил. Из украинцев он, говорил по-чудному: ни по-русски, ни по-украински, а на каком-то смешанном, им придуманном языке. Так вот однажды появился старшина Романиха перед строем и сразу заметил у красноармейца Усольцева незастегнутую пуговицу на гимнастерке. Оплошность, конечно, непорядок. Ну, подошел бы и спокойно велел бы застегнуть пуговицу, так нет же, во всеуслышание да зычно как рявкнет: «Усольцев, застэбнысь!», что аж стены казармы дрогнули. С тех пор всякий раз, когда появлялся старшина, ребята подтрунивали:

«Усольцев, застэбнысь!». Эх, старшина Романиха, куда тебя нынче судьбина занесла? Или все там же, в тылу ищешь незастегнутые пуговицы? Посмотрел бы сейчас на красноармейца Усольцева, что сказал бы? Вон какой он ладный стоит, правда, из армейского одеяния на нем лишь сапоги, брюки да ремень под пиджаком, но выправка что надо! Итак, в путь-дорогу, красноармеец Усольцев! Вперед, к рыгоровой обители!..