Яков Ершов - Витя Коробков - пионер, партизан

— Не смей думать об этом. Ботинки береги — это подарок Нины Михайловны.

Витя удивлялся тому, как смело тетя Маруся разговаривает с крестьянками. Она рассказывала им о фронтовых событиях последних месяцев и недель, иногда вынимала из кармана газету и читала вслух.

В эти дни гитлеровцы рвались к Сталинграду.

— Не взять им Сталинграда, — убежденно говорила тетя Маруся. — Помянете, бабы, мое слово. Бойцы наши насмерть стоят. Но и мы не должны дремать, — понижая голос до шепота, убеждала она. — Помогайте партизанам, не давайте житья гитлеровцам.

Чем дальше они шли, приближаясь к старокрымским лесам, тем сильнее чувствовалась близость партизан. Во многих деревнях вовсе не было гитлеровских гарнизонов. Даже заходить туда фашисты боялись. В тех же поселках, где стояли фашисты, были развешаны плакаты: «Держи винтовку наготове!», «Опасно — кругом партизаны!», «С пяти часов вечера до пяти утра ходите только группами!»

Да и как было не бояться оккупантам! В лесу то и дело находили убитых гитлеровских солдат. Здесь, в горах, каждый куст грозил им местью, за каждым камнем подстерегала смерть.

Помня наказ Листовничей не быть любопытным, Витя не спрашивал тетю Марусю о цели их похода, но в душе надеялся, что они идут в партизанский отряд, что продукты — только маскировка.

Шли обычно молча. Мария Залепенко была неразговорчива. Так уж сложилась вся жизнь ее, — всегда находилось столько забот, что поговорить, «посудачить» было некогда. И она привыкла разговаривать мысленно сама с собой, возражая себе или соглашаясь, и уже только вывод, словно отстоявшийся в заводинке черпак чистой воды, сообщала иногда людям. Если ее спрашивали, она отвечала, а сама начинала разговор редко и все, о чем думала, хранила в тайне. Это ее качество, не всегда свойственное женщинам и приносившее Марии в мирное время немало горестей, теперь оказалось весьма кстати; подпольщики очень ценили ее сдержанность.

А Витю тяготило молчание. От природы общительный, он легко вступал в беседу даже с незнакомыми людьми и любил послушать или охотно рассказывал сам. Конечно, война наложила отпечаток и на него, и он научился «прикусывать язык», когда не вовремя тянуло поболтать. Но сейчас хотелось задушевного разговора: было немного грустно и от неизвестности {тетя Маруся так и не сказала, куда же они идут) и от того, что он покинул родной город, покинул семью. И раньше не раз уезжал Витя из дому, но тогда не было войны, значит, не было опасности… А сейчас каждую минуту могла случиться беда с родными и с ним.

За день далеко отошли от Феодосии и вступили в горную часть Крыма. С тех пор, как началась война, Витя не был в этих местах. И ему сначала показалось, что они мало изменились. Та же непролазная чаща леса, буйные травы, бездонная голубизна неба. Солнце далеко перевалило за полдень, когда подошли к первым строениям Старого Крыма. И эти одноэтажные беленькие домики тоже будто еще не испытали на себе тягот военного времени. Но как только вошли в город, сразу бросилась в глаза мертвенная тишина улиц. Окна многих домов были прикрыты ставнями, как в большую жару, хотя от деревьев ложились уже на улицы косые вечерние тени. Не встречалась гуляющая молодежь на центральной улице, как бывало до войны в такие вот закатные часы. Так было тихо, что Витя вздрогнул, когда совсем рядом звякнула щеколда калитки. Женщина, туго повязанная низко опущенным на глаза платком, прошла мимо с ведрами и спустилась вниз к ручью. Она даже не взглянула на путников.

На окраине тявкнула собака.

— Немецкая овчарка, — сказала тетя Маруся.

Витя ничего не ответил. Тоскливое чувство охватило его. Сколько раз бывал он тут до войны. Словно бы все на месте. Так же изумительно хорош закат, то же просторное небо над головой. А все стало чужим, враждебным. Прошла, развязно гогоча, группа немецких солдат — Витя с Марусей укрылись в тени акаций. Защелкала где-то совсем близко автоматная очередь, — и Маруся поспешила свернуть в одну из боковых улиц. Редкие прохожие были угрюмы, старались держаться подальше от незнакомых людей и торопились скрыться в обнесенных высокими заборами домах. Витя понимал их: даже среди своих находились предатели. Как Аркашка и его отец полицай Мирханов. Он сердито засопел — противно было даже вспомнить этих фашистских прихвостней. Откуда только такие берутся?

— Устал, сынок? — участливо заметила Маруся: она по-своему объяснила Витино мрачное молчание. — Потерпи. Немного осталось. Заночуем в городе, а утром по холодку домой двинемся. Котомки наши уже наполнились.