Лен Джованитти - Кавалер ордена Почета

Общее настроение в лагере было на стороне полковника Вулфа. Подумаешь, убили гуковскую бабу и сожгли хижину! Это обычное дело в боевой обстановке. Полковник Роберт прекрасно это знал. Если бы этот паршивый снайпер выскочил из хижины, ведя огонь, он мог бы убить наших солдат. Что бы на это сказал полковник Роберт? Не стрелять? Начхать на это? Эти проклятые умиротворенные деревни хуже всего. Никогда не знаешь, кто враг и где он есть. Надо сжечь к чертовой матери все гуковские деревни в стране. Это заставит чарли выйти на открытое место. Во всяком случае, мы хорошо знаем, что гуки убивали бы наших женщин и детей, если бы представилась возможность. И у них не нашлось бы такого сердобольного полковника Роберта. И знаете почему? Потому что гуки не люди, они не что иное, как животные. Единственная разница, что они умеют стрелять, поэтому надо их убивать, пока они не убьют нас. Вот в чем все дело — убивать! Надо вести подсчет потерь. Подсчитать все их население и убивать до тех пор, пока оно все не будет уничтожено. Полковник Вулф это понимает. И можете дать голову на отсечение, когда он пошлет отчет о потерях противника в штаб дивизии, туда войдет и эта гуковская баба. Солдаты только выполнили свою работу. А этот чертов полковник Роберт просто спятил. Не стрелять! До каких пор? Пока не увидим белки их косых глаз? Не хотел бы я идти с ним в дозор. Если бы я был командиром бригады, я поручил бы ему вести счет потерям противника. Тогда бы он был все время занят.

Аминь.

На следующий день мы услышали, что полковник Вулф объявил устный выговор тем двум солдатам и вернул их в роту для дальнейшего несения службы. Их горячо приветствовали.

Полковник Роберт упорно добивался наказания солдат и доложил об инциденте непосредственно командиру дивизии. В результате его немедленно перевели в другую часть на севере.

Такой исход укрепил мое мнение, что бесполезно выступать против системы. Если полковник не смог добиться разбора его обвинений, что говорить о каком-то бортовом стрелке? Больше того, мне стало ясно, что военное командование рассматривает убийство «гуков» как нормальную процедуру, а не как нарушение норм.

Однако дело обстояло не так просто. Командование с сочувственным вниманием относилось к вечному страху и напряженности, отягчающим положение строевого солдата. Он действовал в чужой стране, презираемый ее народом; он не считал вьетнамцев за людей, и инстинкт самосохранения часто толкал его на самые жестокие поступки. Его безопасность зависела от товарищей на поле боя и от собственного оружия. Все остальное постоянно угрожало ему, и всепоглощающий страх за свою жизнь находил выход в нажатии на спусковой крючок. Армия это понимала и признавала серьезную опасность для своего дела. Поэтому, чтобы выполнялись ее задачи, надо было смотреть сквозь пальцы на эксцессы.

Однако, подобно полковнику Роберту, я не укладывался в эту схему. Я не обладал способностью к убийству и не мог его оправдать. Напротив, я чувствовал себя морально обязанным его прекратить. Поэтому решение командира дивизии по протесту полковника Роберта оказало на меня глубокое воздействие. Я стал расчетливым врагом системы. Меня не мучили угрызения совести, и я действовал хладнокровно, когда вставал вопрос об убийстве.

Возможно, вы читали об операции в деревушке Бонгми, в которой я участвовал. О ней кратко сообщали некоторые газеты, когда я уже был в тюрьме. Случилось это восемь месяцев назад. К тому времени я прослужил во Вьетнаме больше половины своего срока в триста шестьдесят пять дней. Это происшествие долго не всплывало на поверхность. По мнению одних, военному командованию удалось создать вокруг него «заговор молчания». По мнению других, кто-то в высших сферах страны посчитал, что американцы не перенесут еще одной трагедии, происшедшей вскоре после ужасной, отвратительной бойни в Милае. Как бы там ни было, но события в Бонгми оказали гораздо меньшее воздействие на совесть американцев, чем резня, устроенная в Милае. Бойня в Милае казалась чудовищной даже многим из нас, воевавших во Вьетнаме. И все же американцы были не так потрясены, хотя и сильно встревожены, узнав о происшедшем в Бонгми, просто потому, что это случилось после Милая. И если американцам отчаянно хотелось считать зверство в Милае ужасным исключением, то события в Бонгми ясно показали, что это не так. Пожалуй, именно поэтому преступление в Бонгми так долго замалчивалось и привлекло так мало внимания потом. Почти все хотели верить, что его не было. Но оно было. Я видел его. Я в нем участвовал.