Николай Михайловский - Час мужества

Я подошел к нему, мы разговорились. Он оказался шахтером из Донбасса. Отдыхал, лечился в Латвии в санатории, осталось несколько отпускных дней, и он решил провести их в Таллине.

— Я воевал на этой земле и потому она мне родная, — сказал он.

Прошлое... Оно не уходит бесследно. Оно живет в умах людей и нередко вторгается в нынешний день, властно напоминая о себе... На эту мысль меня навела еще одна встреча.

Все началось с того, что редакция флотской газеты решила устроить заочное интервью со своими читателями.. Она попросила их ответить на ряд вопросов, опубликованных в газете. Писем было множество. В ответ на вопрос: «Ваш любимый герой?» назывались имена известных революционеров, героев гражданской и Великой Отечественной войн: Чапаева, Котовского, Олега Кошевого, Зои Космодемьянской...

Сотни анкет, заполненных разными почерками, пришли в редакцию. Сотрудники начали с ними знакомиться. Всех удивило письмо моряка с Краснознаменного крейсера «Киров», который назвал никому не известное имя — Екимов.

В редакции ломали голову: кто такой Екимов? Наверняка знаменитая личность, а мы-то не знаем, не ведаем. Решили запросить автора анкеты. И получили совсем неожиданный ответ: речь шла о мастере инструментального цеха Кировского завода в Ленинграде Александре Ивановиче Екимове. «Я его давно знаю, — сообщал моряк, — работал с ним до призыва на флот...»

Тут не только редакция, но и я, случайно узнавший об этом, заинтересовался Екимовым. И мне захотелось увидеть этого человека и понять, почему моряк назвал его имя?

И вот я в Ленинграде на Кировском заводе. Обращаюсь к начальнику инструментального цеха, объясняю цель своего приезда.

— Правильно. Есть такой Александр Иванович Екимов. Был рабочим, теперь начальник участка. Хороший человек. Никто о нем не писал, да он, наверное, и не захочет, чтобы о нем писали.

Через несколько минут я шел по широкому проходу, между двумя рядами станков, выстроившихся вдоль цеха, как бойцы на параде.

Смена еще не началась, и ничто не нарушало молчаливого и строгого парада машин. Постепенно цех начал заполняться людьми. Они входили не торопясь, спокойно, проходили к своим станкам или просто останавливались в проходе и продолжали начатый разговор. Среди этих людей я искал Екимова, но не мог найти. В лицо я его не знал, а по описанию почти каждый рабочий казался мне похожим на Екимова. Потом, когда я познакомился с ним, понял, в чем дело. В лице Екимова, в его походке, манере держаться не было решительно ничего примечательного. Смотрел он прямо в лицо, держался просто, улыбался нешироко. И всего-то, что было в нем особенного, индивидуального — это его глаза, ясные и синие. После мне говорили, что, когда Саша Екимов был маленький, глаза у него были еще синее. Ну а людям, которые помнили, как впервые в сороковом году отец Саши, машинист Кировского завода, привел подростка в цех, нельзя не верить.

Саше было шестнадцать лет. Учиться не хотел, рвался к работе, стремился сразу стать взрослым. Как батя! Это значит: прийти с завода, снять пиджак, помыться и сесть за стол, спокойно и с чувством собственного достоинства поглядывая, как мать, вытянув губы, разливает пахучие щи. Сколько в этой жизни солидности! Не то, что украдкой засовывать портфель за этажерку да выслушивать бесконечные: «Садись за уроки!»

Отец говорил: «Не надо тебе никакого ремесленного, попрошу Тетерина, он токарь знающий, научит тебя, покажет, как да что, и начнешь работать». Тетерин оглядел паренька: «Ну что ж, давай! Если ты смышленый, толк будет!» Так началась дружба Саши с дядей Ваней.

Дядя Ваня и вправду был знающим человеком, пожалуй, самым знающим в цехе. По крайней мере так казалось Саше. Никто лучше и понятней его не мог объяснить и показать, как быстро и точно вытачивать детали. Это он приучил Сашу не пугаться, не вздрагивать, когда станок включают. Саша привыкал к цеху, характерному запаху металла и эмульсии. А когда он начал работать самостоятельно, получил свой станок, когда в его взгляде появилось больше уверенности и жизнь, казалось, только теперь начинает открывать перед ним свои богатства, началась война. Война! Она легла на его неокрепшие плечи двумя нормами на заводе, сильно урезанным пайком, тяжелыми ночными дежурствами на крыше после трудового дня. Война была для него в похудевших суровых лицах товарищей, в трудностях первой блокадной зимы в Ленинграде, в том, как редко улыбалась мать. Тяжело приходилось, но Саша работал, перевыполняя нормы не ради заработка, а потому, что только так надо было жить, а иначе было невозможно. Так жили все...