Николай Михайловский - Час мужества

— Это и есть дневник лейтенанта Голева. Ученый, кандидат технических наук, умер три года назад, дневник завещал нашему музею.

Поблагодарив Владимира Ивановича, я отправился на корабль. Остаток дня ушел на изучение или прочтение страниц, исписанных не всегда разборчивым широким размашистым почерком, где чернилами, где карандашом, — судя по всему, писавшихся второпях. И то, что я узнал из этой тетради, легло в основу документального повествования, воскрешающего еще одну неизвестную страницу войны.

...Он проснулся рано, еще не было шести. Проснулся от скрипа кровати, противно-назойливого, как мышиный писк. В круглом зеркале трюмо напротив отражалось его роскошное ложе. Он подумал: кому была нужна такая громадина-вилла и эта спальня с лепным потолком и скользким паркетом, как в танцевальном зале, и широченная французская кровать, на ней может разместиться солидное семейство. А жили здесь всего двое: владелец фирмы готового платья и его жена, красавица, знаменитая манекенщица, «таллинская звезда», каждый сезон гастролировавшая в Париже. Едва в Эстонии запахло революционными преобразованиями, господа поспешили убраться в Швецию...

Вилла в парке Кадриорг долго пустовала. Но однажды ее заняло маленькое подразделение во главе с лейтенантом Голевым. Подразделение было единственное на всем эстонском участке фронта. Кроме нескольких доверенных лиц из военного руководства, о нем никому не дозволено знать. И чтобы вилла не привлекала внимание прохожих, снаружи даже не было часового. Зато усиленное отделение охраны находилось в постоянной боевой готовности.

Горбатые автофургоны с антенными устройствами на крыше стоят в глубине сада, замаскированные сеткой под цвет листвы, — вот это и есть главная ценность, ради чего здесь оказался инженер Голев.

В эту раннюю пору через распахнутую настежь дверь балкона доносился разноголосый птичий гомон, шорох листвы, а над деревьями голубело небо, и косые лучи солнца золотили верхушки деревьев. До подъема еще больше часа, и Голев продолжал лежать, стараясь не шевелиться и не вызывать надоевший противный скрип: будто под тобой что-то живое упорно напоминает о себе и рвется наружу.

Прошла неделя после его приезда в Таллин, а он продолжал оставаться во власти московских впечатлений. Тихая размеренная жизнь, по утрам поездки в метро на службу в НИИ. Долгие часы в конструкторском бюро над листами ватмана, затем дни и недели ожидания, когда схемы воплотятся в электронные блоки. А сколько ломалось копий в спорах о мощности будущей радиолокационной установки и других параметрах. А помехи? Как их устранить? И бились, пока не создали фильтры и в разноголосом хоре эфира не услышали тоненький слабый голосок отраженного сигнала. Разрабатывались новые и новые схемы — более усовершенствованные, но тут нередко сталкивались интересы теоретиков и практиков. Приезжал Голев на завод с чертежами разместить заказы, а производственники, взвесив свои скромные возможности, говорили: «Не можем». Приходилось искать компромиссы, выбирать нечто среднее. И все же к началу войны советский радиолокатор был готов, смонтирован в автофургонах. Энтузиасты его создания, в том числе и инженер Голев, были убеждены, что он будет надежно предупреждать об опасности.

Он много думал о Москве: там остались мать, Анна Ивановна, сестра Марина и жена. Да, да, жена Катя. И как получилось! Если бы не война — дотянули бы до осени, как и задумывали. А тут раз-раз — и поженились. И свадьбы такой еще, вероятно, ни у кого не было. За несколько часов до отъезда в Таллин собралось несколько его друзей у Марины, наполнили бокалы, а затем все поехали на вокзал. Единственный подарок, который успел Голев сделать своей жене, были лакированные туфли, купленные матерью по его заказу в те недолгие часы, пока он получал обмундирование и проездные документы.

Теперь, лежа в кровати, он вспоминал все это с особенной грустью. Где-то теперь Катя? Возможно, даже и не в Москве, а на Урале или в Сибири. То, что он уже неделю в Таллине и ни одного письма, вызывало беспокойство, Даже если принять во внимание военное время.

Он рывком поднялся, зная, что сегодня с утра опять тренировки. Молодой состав. Да и техника новая. Учиться и учиться... По привычке размялся — и под холодный душ. Будто иглами обжигало тело, чувствуя прилив бодрости, он весело подумал: «Благодать! Ванна, душ — одинаковая прелесть для буржуазии и пролетариата. Вот этого нам в жизни явно не хватало...»