Ярослав Ивашкевич: Хвала и слава. Книга третья

Тут уж не выдержал Колышко.

— Отсюда на юг не проехать. Надо на Брест.

— Ладно, на Брест, так на Брест, — и сержант открыл дверцу машины. — Эге, да здесь и для меня место найдется, — сказал он, садясь на корточки в ногах у Вычерувны. — Ну, пан, гони, объезжай Седлец, чтобы миновать пожары, и валяй на Брест.

— Послушайте, — дрожащим голосом сказал Франтишек, — я жену оставил на дороге.

— Не беспокойся, пан, — с явной издевкой ответил сержант, — вексель и жена всегда нас найдут. И только попробуй, сукин сын, не поехать, ты у меня узнаешь!

Вдруг дверца машины с правой стороны отворилась, и один из молодых актеров выпрыгнул на дорогу. Через минуту он исчез в толпе.

— Видали кавалера? — засмеялся сержант и добавил уже мягче, подталкивая Голомбека револьвером в затылок. — Ну, поехали, пан, поехали, жми, пока бензин не кончится.

— Ради бога, поезжайте поскорее, — безжизненным голосом произнесла Вычерувна.

И пан Голомбек подчинился приказу сержанта.

Войдя в столовую, Анджей и Ромек увидели за столом пани Ройскую и Спыхалу. Яркий свет лампы разливал вокруг спокойствие, поразившее Анджея. Мирная, обжитая комната, стол с еще не убранными синими тарелками, куски хлеба на скатерти, — все это еще принадлежало тому, «тихому» миру, с которым он простился сейчас под кленом. Щурясь и стараясь ничем не выразить своего удивления, он поздоровался с Казимежем. Анджей смотрел на янтарные при свете лампы глаза госпожи Ройской, на морщины, покрывавшие ее стареющее лицо. Она слушала Спыхалу с необычайным вниманием. Тот говорил очень медленно, так, словно хотел получше объяснить, почему же он все-таки вернулся, словно объяснял это и самому себе. Видно было, что он очень устал.

Не садясь за стол, Анджей вдруг вмешался в разговор.

— Но ведь это вполне понятно, — сказал он, — что вы постарались вернуться. Вы, наверно, хотите пробраться в Варшаву? Вот и мы хотим.

Пани Ройская взглянула на Анджея. Возбужденное состояние юноши удивило ее.

— Будешь есть простоквашу? — спросила она. — Мы уже поужинали. Поешь и ты, Ромек.

Анджей нашел на буфете горшочек простокваши, налил по стакану себе и Ромеку. Они уселись за стол.

— Послушайте, что рассказывает пан Спыхала, — сказала Ройская.

Спыхала бегло взглянул на нее. То, что он рассказывал, предназначалось только для нее. Ему вовсе не хотелось продолжать при мальчиках, и он внимательно стал слушать Анджея.

— Что поделаешь, — говорил молодой Голомбек. — Здесь нам ждать нечего, вот мы с Ромеком и решили ехать в Варшаву.

Анджей все больше раздражал пани Ройскую. Она повернулась к Спыхале:

— Шофер рассказывал про вас удивительные вещи. Опустив глаза, Спыхала вертел в руках подставку от столового прибора. Разговор этот был ему явно не по душе. Анджей замолчал и смотрел на бывшего «учителя», ему казалось, что тот чем-то смущен.

— Эти удивительные вещи, — сказал Спыхала неохотно, — скоро кончились. Все это, наверно, было бы интересно в литературе, но сейчас литература никому не нужна. Взяться за плуг — это хорошо у Реймонта.

Анджей не понимал, о чем говорит Спыхала, но почувствовал: в его словах кроется что-то важное.

Казимеж поднял глаза и решительно взглянул в лицо Анджею.

— Тот старый крестьянин, у которого я пахал, сказал мне: «Вы никогда ничего не сможете сделать, если не будете в самой середке».

— В самой середке? Что это значит? — наивно спросил Анджей.

Ромек коснулся руки Анджея, как бы удерживая его от этого вопроса.

Спыхала не ответил. А Ройская улыбнулась и, как всегда, слегка запинаясь, сказала:

— Этот крестьянин был прав, пан Казимеж.

Но Казимеж молчал — он никогда не знал, чего можно ожидать от Анджея, и даже немного побаивался этого подростка, который знал о нем больше, чем надо, и мог скомпрометировать его в глазах пани Ройской, а может, и не только пани Ройской.

— Мне тоже кажется, — продолжала пани Эвелина, — что ничего нельзя сделать, оставаясь в стороне. Если хочешь что-то сделать, непременно надо быть «в середке».

— Наше положение сейчас настолько сложное, — серьезно сказал Спыхала, — что нельзя даже понять, где надо быть и что надо делать. Безумием было бы рассуждать о каких-то действиях. Мы лишены всякой возможности…

— Но все-таки не возможности рассуждать, — сказала Ройская.

Спыхала взглянул на нее внимательно, даже с удивлением.

«Она теперь совсем другая, чем в ту войну», — подумал он и поймал себя на том, что воспоминания о былых беседах с Ройской взволновали его. Он заставлял себя вернуться к действительности, но мысли набегали одна на другую: «Как странно, за все время, что я пробыл у этого крестьянина, мне ни разу не вспомнилась Марыся».