Владимир Волосков - Где-то на Северном Донце.

— Э… Да ты того… А ну-ка, давай спать.

— Да. Пойду, товарищ майор, — тотчас согласился помпотех и, с трудом передвигая отяжелевшие ноги, пошел к двери.

Вновь оставшись один, Савушкин посмотрелся в маленькое настенное зеркало и усмехнулся. Вид у него был не на много лучше, нежели у Шустера.

Из-за перегородки вынырнул Чалов. Он опять почувствовал себя привилегированным ординарцем, в какой-то степени шефом над своим командиром.

— В баньку полагается, товарищ майор! — наставительно сказал он, протягивая Савушкину сверток с чистым бельем. — В здоровом теле здоровый дух.

— Это точно, — улыбнулся Савушкин, подумав вдруг, как изумился бы Чалов, случись ему узнать, что его командир влюбился, как зеленый мальчишка.

— Пойдете?! — усомнился красноармеец.

— Пойду, Матвеич! — бодро подтвердил Савушкин.

На дворе опять царствовала темень. Выйдя из землянки, Савушкин глубоко вздохнул. Поняв, что за последние трое суток почти не видел дневного света, улыбнулся сам себе. Не беда. Зато эти сутки прожиты с толком. Как и в памятный праздничный день, небо было затянуто невидимыми тучами, но ветра не было. Не плевалась высь мокрым снегом и дождем. Из повеселевшего заснеженного леса тянуло свежим морозцем. После нескольких глубоких вздохов от этого морозного дистиллированного воздуха у засидевшегося в помещении Савушкина приятно закружилась голова.

«На лыжах бы сейчас! — блаженно подумал он. — Вместе!..» Он прислушался к незасыпающей темноте леса. Где-то поскрипывало, побрякивало, а где-то далеко ухало, громыхало. Очевидно, затеяли дуэль крупные артиллерийские калибры. Из жилых землянок-казарм доносились отзвуки усталой вечерней жизни. Там, в этой жизни, Людочка… Что-то ей и ему самому принесет завтрашний день? На войне может быть всякое. Сегодня благодарность командующего, а завтра…

Савушкин спохватился. Так и не поблагодарил Шустера. Сначала не сумел. Потом забыл. Родилось желание пойти в командирское общежитие и сделать это сейчас. Родилось желание — и погасло. «Спит человек. Намаялся», — сочувственно подумал Савушкин и успокоился — не ради благодарностей жили и страдали теперь люди. Шла война, и каждый вершил свое солдатское дело.

Лейтенант Лепешев идет позади взвода и думает сердитые путаные думы. Командир полка опять избрал его, Лепешева, взвод козлом отпущения. Много в полку подразделений, а нет же — майор Лоскутов приказал именно Лепешеву явиться в распоряжение командира дивизии. Видите ли, охрана штаба дивизии нуждается в усилении! Будто один пулеметный взвод может значительно усилить огневую мощь пехотного и артиллерийского полков, отступавших вместе со штабом. Лейтенант не видит в полученном приказе смысла и потому зол на вся и все. Родной полк переправляется через Северный Донец (после чего будет, ясное дело, хоть маломальская передышка), а ты изволь топать в новое пекло. А ради чего? Лепешев исполнительный солдат. Приказали — он выполняет. Ведет взвод на новое место. А зачем? Ему это совершенно непонятно. Майор Лоскутов торопился к переправе, и разъяснять что-либо ему было недосуг. Приказал — и все!

Над степью полыхает жара. Бойцы растянулись цепочкой вдоль берега, они сутулятся под тяжестью оружия и патронов, на выгоревших гимнастерках темные пятна пота. Лепешев сам то и дело отирает пот, ему тоже тяжело идти — за спиной полнехонький ящик гранат, на груди автомат. Лейтенант чертыхается, ругая знойную украинскую весну 1942 года, ее голубовато-белесое, без единого облачка, небо, холмистую степь, превратившуюся в огромную жаровню. Лепешев утомлен, сердит и потому не способен любоваться веселым, зеленым буйством природы. Жар льется сверху, зноем пышет раскаленная земля — и это единственное, что способен чувствовать обозленный лейтенант.

Веселиться Лепешеву в самом деле не с чего. Армия опять отступала. Проклятые отступления! Лепешев убежден — нет на свете ничего более тяжкого и унизительного. Ни с чем не сравним стыд солдата, уходящего из родных сел под тоскливыми взглядами женщин и детей, оставляемых на произвол жестокого, беспощадного врага.

Сколько воевал Лепешев — столько отступал. Отступал от Кишинева, был ранен. Выйдя из госпиталя, отступал от Киева — опять ранение, опять госпиталь. За год войны досталось ему с избытком. Всего пришлось пережить, а вот солдатской радости, радости победы испытать не довелось.