Владимир Волосков - Где-то на Северном Донце.

— Следовательно, корпус движется в новый район сосредоточения своими средствами! — быстро заключает за него Николаев. — Так?

— Всего вероятнее, — соглашается Тагильцев.

— Так куда же он движется?

— Сведений пока не имею. В такой ситуации могла много дать авиационная разведка, но… Сами видите! — Тагильцев угрюмо кивает на окно.

Николаев подходит к окошку, отдергивает темную маскировочную шторку. Все трое глядят на тусклое, забитое тучами небо.

— Н-да, — вздыхает Сталемахов. — Вот вам праздничный сюрприз! Но куда все же он переброшен?

Все снова склоняются над картой.

— Неужели они располагают сведениями о готовящемся наступлении? — вдруг тихо произносит Николаев, и обветренное лицо его слегка бледнеет.

— Что вы, товарищ генерал! — Тагильцев изменяет обычной своей официальности, взмахивает длинными тощими руками. — Не может быть! Меры маскировки приняты самые строжайшие! Наши разведорганы начеку. Любые крупные мероприятия противника по отражению наступления были б тотчас замечены. Мы точно знаем — пока такие мероприятия не проводятся.

— А исчезновение целого танкового корпуса, по-вашему, не мероприятие, а легкая прогулка по Невскому? — язвительно замечает Николаев.

— Так-то оно так, товарищ командующий, — приходит на помощь Тагильцеву начальник штаба, — но если учитывать огромные размеры предстоящей операции, то никакой отдельно взятый корпус тут ничего изменить не сможет. Часы бьют уже не немецкое, а наше время.

— Конечно, — соглашается Николаев, — в целом изменить не может. Но на какой-то из важнейших этапов этой операции повлиять сможет. И причем существенно. Внезапный удар… Не шутка! Опасность этого удара никто не может предопределить, пока мы не знаем, откуда его ждать. — Николаев опять поворачивается к Тагильцеву. — Дайте мне район сосредоточения этого корпуса невидимки. Кровь из носу, а дайте! Дадите — сумеем сделать из него лапшу. Нынче сил у нас на это хватит!

— Дадим, — уверенно говорит Тагильцев. — Дайте время — дадим.

— Нет, дорогой полковник, — жестко усмехается Николаев, — времени-то как раз нам ныне и не дано. Все предоставлено: люди, оружие, техника, а времени — нет! Больше трех дней не даю. Извольте через три дня членораздельно доложить о новом местоположении этого резервного корпуса.

— Постараемся, — менее уверенно произносит Тагильцев и вновь угрюмо косится на тусклое окно.

— Что вы думаете предпринять? — уже по-деловому спокойно спрашивает Николаев.

— Предприняли. Сегодня ночью в тыл к немцам дополнительно заброшено несколько разведгрупп. Поскольку метеослужба летной погоды на ближайшие дни не обещает, то основные надежды возлагаю на радиоперехватчиков.

— Это почему?

— Погодка-то… — Полковник кивает на окно. — Снег, холода… Немцы не большие охотники прокладывать телефонные линии в таких условиях. Да и по логике вещей едва ли найдется у соединений, только что произведших передислокацию, достаточное количество кабелей и проводов для прокладки десятков километров новых линий. К тому же местность изрезана балками, стройматериалов нет. Тут вся надежда на радио. В этом деле немцы мастаки.

— Допускаю, — соглашается командующий.

— Потому будем надеяться, что, заняв новый район, соединения корпуса начнут отрабатывать радиосвязь. Ну, а поскольку их станции выйдут в эфир — наши радиоперехватчики быстро их обнаружат.

— Вы уверены?

— Уверен.

— Кто у вас руководит этим делом?

— Майор Савушкин. Командир батальона фронтовой радиоразведки.

— Молод?

— Тридцать лет.

— Опытен? Грамотен?

— Чрезвычайно! — неожиданно произносит Сталемахов. — Мне пришлось убедиться в способностях Савушкина еще под Москвой. Его данные были всегда безупречны. Отличный специалист и командир. Думающий.

— Ну, тут у меня перед вами преимущество, товарищ генерал. — По блеклым губам Тагильцева проскальзывает подобие улыбки. — Я знаю Савушкина несколько раньше… — Он на мгновение замолкает, потом признается; — По чести говоря, я был счастлив получить такого исполнителя в свое распоряжение.

— Интересно… — Николаев с любопытством смотрит на подобревшее лицо полковника. — Столько лет знакомы, а вот никогда не подозревал, что вы можете питать столь теплые чувства к кому-то в служебной обстановке… Жалуются — сухарь! Выходит, напрасно. Как, напрасно?

Костистое лицо Тагильцева розовеет, он нервно дергает руками, очевидно, жалеет, что пооткровенничал. Молчит.