Владимир Волосков - Где-то на Северном Донце.

Он приехал в воскресенье и, как тогда, ночью, после пожара, встал у двери, привалился к косяку и жалко, виновато покривился. Должно быть, этим кончилась его попытка улыбнуться. Руки мяли новую кожаную шапку, рыжие, по-городскому подстриженные густые вихры покаянными прядями рассыпались по лбу и ушам.

— Чего встал? — обыденно сказала Софья Петровна, не отрываясь от кипы документов, принесенных с собой из конторы. — Собирайся сам. Что забудешь — себя потом ругай. — И уткнулась в бумаги.

Димка быстро и бесшумно собрался. Потоптался недолго у порога, несколько раз кашлянул, а потом вышел на цыпочках, осторожно прикрыв за собой дверь. Тогда лишь Софья Петровна позволила себе поднять голову, посмотреть в окно на удаляющуюся сгорбленную Димкину спину. Ей не хотелось на прощание оскорбить его своим невольным равнодушием.

После ухода Димки мать наконец-таки поняла, на какую жертву ради нее пошла дочь. А поняв, не могла простить себе этого. Здоровье снова ухудшилось, опять участились слезы, жалобы на судьбу, возобновились припадки.

— Дура я, дура! — ночами вслух казнила она себя. — Собственное дитя счастья лишила! Не мог ты, господи, прибрать меня вовремя… Собственной дочери дорогу заступила. Казни ты меня, Сонюшка, казни! Казни дуру старую!

— Спи, мама. Успокойся. Давай спать. Мне завтра на работу.

— Ох-хо-хо… Грех ты мой тяжкий… Хоть бы нашла ты его, Сонюшка. Может, не женатый он еще, может, помиритесь…

— Успокойся, мама. Найду.

— Ох, дал бы господь! Хоть бы грех с души снять… Поищи, поищи его, доченька. Должны в Москве знать, где он сейчас. Человек — не иголка. Особливо такой… Напиши куда-нибудь. Напишешь?

— Напишу, мама.

И Соня в самом деле написала нескольким подругам на Урал: попросила сообщить все, что знают о Селивестрове. Наказала и задушевной подружке своей Наташке Рыбниковой (Рыбниковы покинули Кировск лишь в конце 1940 года), когда уезжали они с мужем в Зауральск.

Время шло, приходили ответные письма с Урала, писала Наташка, но о Петре… не было ни строчки. Где-то кто-то слыхал, что будто бы кочует Селивестров по Казахстану, но конкретно никто из северян ничего не знал.

Тогда Софья Петровна решилась. Подталкиваемая матерью, а еще более собственным нетерпением, за несколько недель до войны съездила она в Москву и в управлении руководящих кадров узнала, что инженер-гидрогеолог Селивестров из системы геологоразведочной службы страны выбыл, призван в армию.

Так рухнула возродившаяся было мечта. Приехав домой, она с матерью целую ночь просидела у окна, оплакивая одно общее горе, хороня общую надежду.

Вскоре грянула война.

Долгий и мучительный путь вел группу польских геологов в тыл. Много эшелонов и поездов, много временных пристанищ сменили они, пока этот путь привел их в Зауральск. И не знала, не ведала измучившаяся Софья Петровна, что этот тяжкий путь вел ее к встрече, которую она перестала ждать…

В дверь кто-то несколько раз толкнулся, но Софья Петровна не шелохнулась. Она продолжала стоять у окна, упершись лбом в студеное стекло, и все еще не верила в близость возможного счастья. Лишь резкий и требовательный телефонный звонок вывел ее из оцепенения. Она неохотно подняла трубку.

— Ты чего прячешься? — сердито и звонко загремел рыбниковский голос. — Набедокурила — и в кусты, так? Зачем ты дала согласие? Мы могли назначить мужчину.

— Ты полагаешь, что я не подхожу?

— А-а… Разве в этом дело! Я не понимаю тебя, Софья. То заверяешь, что не собираешься уходить из управления даже в рай, то вдруг даешь согласие… Да еще как даешь! Какого черта тогда мне голову морочила?

— Так получилось, Владимир.

— Так получилось… Что-то в последнее время у тебя все получается шиворот-навыворот. Ходишь целый месяц, словно контуженая… Чего ты еще задумала, упрямая девка?

— Ничего, Володя. За меня в данном случае подумали другие.

— Слушай, Софья, я в самом деле не понимаю тебя. Куда ты денешь мать? Ведь сегодня это подразделение в Песчанке, а завтра… Армия — не шутка. Там жилищно-бытовых комиссий нет. Где вы с ней будете жить завтра? Ты подумала?

— Нет еще.

— Вот то-то и оно! Давай-ка зайди ко мне. Будем бить отбой, пока не поздно. Иначе тебе Наташка голову оторвет. Ей-богу! Я как позвонил ей, так она от злости чуть телефонную трубку не сгрызла. Дура, говорит, ты.

— Она сама дура.

— Вполне согласен. Только прошу сегодня вечером повторить сие ей лично.

— Она уже слышала.

— Софья! — Рыбников озлился всерьез. — Хватит юлить, хватит упорствовать в допущенной глупости. Надо срочно исправлять ошибку.