Владимир Волосков - Где-то на Северном Донце.

Следователь начинает собирать свои бумаги.

Оставшись один, Малышкин никак не может успокоиться. Он продолжает метаться по камере и не может привести мысли в порядок. Невинный вопрос Галича застал его врасплох и вдруг осветил все случившееся с ним, с Малышкиным, с совершенно иной стороны. Теперь Малышкина совершенно не волнует его собственное будущее и даже та таинственность, с которой исчезла проклятая сиреневая пачка. Его потрясла сама неизбежная возможность того, что Еленка в конце концов узнает обо всем и сочтет его, Малышкина, бесчестным человеком. А это клало конец всем его сокровенным мечтам, радужным надеждам, это было концом всему, связанному с Еленкой…

У Малышкина со школьных времен как-то не клеились взаимоотношения с девчонками. Не то, чтобы он был грубее, хулиганистей или несимпатичней прочих школяров, а вот не хватало чего-то. Наверное, инициативы. Не шибко общительный сам по себе, он и в мальчишеской компании всегда оставался в тени, а о девчонках и говорить нечего. Мало что изменилось и в техникуме. Молчун Малышкин всегда был вне поля зрения своих сокурсниц, но, насколько сам помнит, не очень огорчался этим.

Правда, уже на заводе, случилось у Малышкина какое-то подобие романа с нормировщицей Нюрой Маркиной, но развалилось это «подобие» так же тихо и безболезненно, как и случилось.

Познакомили их сослуживцы на веселом загородном пикнике. Малышкин проводил застенчивую Нюру до дому. Потом они несколько раз сходили вместе в кино. Нюра даже провожала Малышкина в армию. Но было в их взаимоотношениях что-то такое, что всегда тяготило обоих. Они не знали, о чем разговаривать, никак не находили общих слов, молчали при встречах или обменивались настолько казенными фразами, что обоим было тошно и неловко. Прощался с Нюрой. Малышкин всегда с большим облегчением, как человек, избавившийся от неприятной повинности. С таким же чувством шел на очередное свидание, которое опять-таки назначал.

А зачем назначал — сам не знал. Наверное оттого, что все соседи и сослуживцы считали их идеальной парой. Пожалуй, и скучно-то Малышкину было оттого, что Нюра в самом деле была идеальной. Не балаболка, серьезная, аккуратная и на службе, и в домашних делах, она была образцом добропорядочности, домовитости и основательности. Улыбалась когда надо, говорила тоже когда надо, о всем судила практично, в соответствии с мудрым опытом старших.

При проводах Нюра очень серьезно обещала писать. И написала несколько писем. Подробных, деловых, с аккуратным перечислением всех заводских новостей и показателей, от которых у Малышкина почему-то возникал зуд в голове. Если заменить «Здравствуй, Петя» на шапку «За отчетный период…» — ни дать ни взять — настоящий производственный отчет. Отвечать на такие письма-сводки при всем своем канцелярском образовании Малышкин был не в состоянии, и потому переписка как-то сама собой прекратилась.

Совсем недавно Перехватов получил письмо от одного из своих заводских приятелей, в котором сообщалось, что капитан заводских футболистов, бузотер и весельчак Митька Сведецкий женился на нормировщице Нюре Маркиной. Узнав об этом, Малышкин с облегчением вздохнул. Ему лишь непонятно было: чего хорошего нашла тихоня Нюра в сорвиголове Митьке? Но, поразмыслив, он самокритично решил, что нашла она в Митьке то, чего недоставало и недостает и ей, и самому ему, Малышкину, — умения быть необходимым людям.

А с Еленкой все получилось иначе.

В прошлом году, когда выезжало все соединение в летние лагеря, поручил командир роты Малышкину отнести в штаб какую-то срочную бумагу. Дорога недальняя — штаб (вернее, лишь его нестроевые отделы) размещался в большой деревне, километрах в двух от лагеря, — и Малышкин охотно отправился выполнять поручение. Прогулка была особенно приятной, так как новобранец Петр Малышкин со дня призыва еще ни разу не бывал в увольнении.

Передав по назначению пакет, бодро топал рядовой Малышкин назад в лагерь и вдруг на развилке дорог повстречался с чудесным видением.

Над землей справлял свой радостный, беззаботный пир безоблачный, жаркий летний день. В прозрачно-золотистой синеве чистого неба самозабвенно заливались жаворонки, в душистых клеверах выводили свои трескучие трели невидимые кузнечики; и лес, и поля были заполнены таким звоном, счастьем жизни, что Малышкину до жжения в ступнях захотелось скинуть сапоги и гимнастерку, подставить спину под живые лучи благодатного солнца, погрузить вспотевшие ноги в теплую пыль прогретого проселка.