Владимир Волосков - Где-то на Северном Донце.

Ильиных открывает банку, подает ее вместе с большим ломтем зачерствевшего армейского хлеба. Лейтенант с жадностью принимается за еду. Он молод, здоров и еще не умеет есть неторопко, размеренно, как это делают познавшие голодные времена старики. Быстро исчезает хлеб, пустеет банка.

В конюшне появляется Глинин. Он подходит к окопчику бронебойщиков и садится рядом с Лепешевым. Лицо бойца обычно, никаких признаков только что состоявшегося тяжелого разговора, разве чуть побольше угрюмости.

— Желаешь, Иваныч? — Ильиных извлекает из ниши еще одну банку консервов.

Глинин отрицательно качает головой. Лепешеву почему-то становится не по себе. Он не знает, как теперь держать себя с этим замкнутым пожилым человеком, который — уж теперь-то лейтенанту понятно — был когда-то выше его, Лепешева, и по званию, и по должности.

— Ты вот что, — говорит лейтенант бронебойщику, отшвырнув в сторону пустую банку, — буди Степанова и наблюдайте за противником.

Лепешев направляется к противотанковой пушке. Глинин молчаливо следует за ним. Артиллеристы спят во вновь отрытых щелях. Они недавно похоронили трех своих товарищей, и все равно горевать им некогда. Усталость и бессонница взяли свое. Каллимуллин тоже спит, прислонившись забинтованной головой к сыроватой земле. Лепешеву жаль будить его — такое измученное, бледное, осунувшееся лицо у младшего лейтенанта.

— Позовите сюда командира танка, — просит Лепешев Глинина.

Боец не изменяет своим привычкам — кивает и тотчас уходит.

Лепешев присаживается на пустой снарядный ящик и смотрит на спящих студентов-артиллеристов. Хотя они почти сверстники ему, всего на каких-то два-три года моложе, лейтенант испытывает к этим сладко спящим парням что-то похожее на отцовское чувство. Вот такие же ребята вынесли его из окружения тридцатью километрами южнее печально известного города Лохвицы, где замкнулись немецкие клещи вокруг киевской группировки. Сегодня троих из них не стало. И еще один едва ли выживет, хоть и передан был в руки медиков сразу после окончания боя.

Лепешеву вдруг вспоминаются те трое пулеметчиков, которых выручил Глинин. Лейтенант так и не успел пожать им руки. Они ушли вниз закопченные, усталые, но все равно юные, несмотря на старящий пороховой грим. Лепешев успел лишь мельком взглянуть на них издали. Те двое, что стреляли, сначала снесли к реке раненого товарища, потом вернулись и забрали свой «максим». Ушли навсегда из жизни лейтенанта стойкие парни, и, приведись в будущем встретиться, Лепешев не узнает их. Будет знакомиться заново, будет гадать: каковы в боевом деле эти солдаты?

Лепешев смотрит на спящих артиллеристов и в который уж раз ругает себя за то, что мало интересуется людьми, с которыми повседневно сталкивает его военная судьба. Сколько их промелькнуло перед ним за последний год! И смелых, и трусливых, и умных, и хитрых — всяких. А спроси Лепешева, что он о них знает, — сказать ему нечего. Ни черта не знает! Кто такой Каллимуллин? Ну Мидхат-Миша, ну младший лейтенант, ну татарин. А откуда, чем жил, о чем горюет? Веселый, смелый человек — вот и все, что знает о нем Лепешев. Да что говорить, собственного помкомвзвода понять не смог!

Хотя нет. Глинина он все же понял. Если и не до конца, то все же чувствовал, что человек это незаурядный, что носит он на душе такое, чего не сможет носить долго всякий другой человек. Что-то ужасное пережил мрачный, но несломленный солдат — Лепешев всегда это чувствовал, хотя и не предполагал того, что случилось сегодня услышать. Глинин, оказывается, вовсе не Глинин — такое трудно представить себе, даже имея богатое воображение. А Лепешев никогда не был фантазером, он привык мыслить реальными категориями. Поэтому лейтенант растерян, не знает, как держать себя с помкомвзвода. Лепешев знает одно: Глинин, хоть он и бирюк и носит чужую фамилию, свой, очень надежный и верный человек. А на остальное наплевать. Сейчас главное — уйти целыми и невредимыми с этого берега, а с Глининым можно поговорить по душам, когда возникнет у них взаимное желание.

Приняв такое решение, Лепешев успокаивается, лезет в карман за махоркой.

Приходят командир танка и Глинин. Лейтенант знаком просит Глинина разбудить Каллимуллина и тут лишь впервые сознает, что сам он как-то незаметно привык к молчаливому глининскому языку жестов.

Каллимуллин просыпается сразу. Бодро выкарабкивается из щели, щупает голову, затем улыбается: