Там, за Донцом, было поспокойнее. Армия решила закрепиться вдоль реки, и обоз проследовал далее — к Купянску, где кое-как пересели на какой-то поезд, потом на другой, потом на третий… Странствие продолжалось почти два месяца, и во второй половине ноября семейство Аврум-Арона в полном составе прибыло в город Коканд, все еще довольно зеленый, несмотря на позднюю по украинским меркам осень. В жизни Фимы это уже было второе бегство, но в отличие от первого, свершившегося, когда он еще был в нежном возрасте и мало что понимал в жизни, теперь ему, на семнадцатом году своего бытия, уже приходилось задумываться над тем, как его семья будет жить практически в чужой стране, и принимать на себя часть семейных забот.
Глава вторая
Перемены на «кокандском фронте»
Стратегия — это система выходов из положения.
Мольтке
По давней традиции в семье Фимы обязанности распределялись следующим образом: отец работал и приносил в дом деньги, мать вела домашнее хозяйство, бабушка ей помогала, а дети учились. Однако в Коканде этот порядок пришлось нарушить: через несколько месяцев после их приезда деньги, которые приносил в дом устроившийся на какую-то работу отец, полностью обесценились, и его месячной зарплаты стало хватать всего лишь на пару буханок хлеба. К семье вплотную подкрался голод, уже царивший в городе, особенно среди эвакуированных. Именно здесь, в Коканде, Фима впервые своими глазами увидел, как Смерть косит людей. Опухшие от голода люди лежали на тротуарах и на обочинах дорог и тут же умирали в таком количестве, что для перевозки трупов не хватало транспортных средств. «Кокандский фронт» был неизвестен в человеколюбивом советском обществе — черные зубоскалы любили посудачить о «Ташкентском фронте», впоследствии получившем у них название «Пятый украинский», где по их словам «воевали» исключительно эвакуированные евреи. В Ташкенте тоже было голодно, но не так, как в Коканде. Всего на «Кокандском фронте» от голода и сопутствующих ему болезней в 1942–1943 годах погибло более пятидесяти тысяч человек. Это были, в основном, те, кому эвакуация была «положена» по чину, но кто не был связан с оборонкой, не подлежал призыву по возрасту, не состоял в особо ценных партийных работниках, которых Родина не забывала, и относительно небольшой город, даже не областной центр, просто не мог предоставить такому количеству разного рода невостребованных специалистов ни работу, ни продовольственное обеспечение.
Я в названные выше годы несколько раз приходил в Коканд пешком из далекого села и своими глазами видел этих гибнущих и погибших. Они погибали, потому что земля Аллаха не приняла их, я это точно знаю, так как в жизни своей я нигде не видел такого изобилия еды: дикий тутовник с ягодами на любой вкус, разделявший поля, стаи воробьев, яйца куропаток и перепелов, дикий мед, вкуснее которого я никогда потом не ел в своей долгой жизни, осиный мед на худой конец, если нет пчелиного, заброшенные виноградники, рыба в прудах, ежи — все шло в пищу. Кроме того, можно было заработать лепешку, тарелку супа или стакан молока, перемолов зерно в ступе, выпасти корову или погонять лошадь на обмолоте. Для меня этот мир был почти идеально благоустроен: справить большую и малую нужду я мог за всяким кустиком и вместо пипифакса использовать твердый комок земли. Нужно было только быть начеку, чтобы не устроиться по соседству с гюрзой. Я мог пробежать по узкому бревнышку над бурным летним потоком, принять «ванну» в его ледяной воде, напиться из арыка. Мог разжечь костер, пользуясь огнивом, состоящим из гальки, обломка фарфорового блюдца и куска хлопка.
И главное: я твердо знал, что ничье принадлежит всем, а украсть нельзя даже самую малость. Именно это простое знание тяжелее всего давалось привыкшим брать все, что плохо лежит, приехавшим сюда уроженцам славянских земель, независимо от того, к какой нации они принадлежали. С марта по ноябрь моей одинокой матери не нужно было думать, как меня прокормить. Я стал сыном этой земли и по сей день испытываю к ней сыновнюю любовь.
И в этой благоустроенной стране, казалось бы надежно укрытой от беспокойного мира несколькими рядами гор с ослепительно сияющими в солнечных лучах снежными вершинами, умирали люди.
Умирали, в основном, ни к чему не приспособленные жители благоустроенных квартир в больших городах, «имевшие ванную и теплый клозет», как писал «лучший и талантливейший поэт советской эпохи», и, несмотря на это безапелляционное категорическое утверждение «вождя», действительно великий русский поэт. Семья Фимы в отличие от них уже имела достаточный опыт выживания, и «удобства во дворе» никого из них не могли смутить. И отец, и мать терпеливо и настойчиво искали путь к спасению, и их упорство и старания были вознаграждены: в один прекрасный день на пороге их комнаты возник пожилой бухарский еврей Ибрахимов.
Читать дальше