Лео Яковлев - Победитель

Месяцев через пять, уже будучи в тбилисском госпитале в команде выздоравливающих, или, как сказали бы теперь — на реабилитации, он делил свою койку с другим солдатом, более старшим и более опытным. Койку же приходилось делить потому, что раненых в госпитале было вдвое больше, чем мест. Койка была узкой, и спали они на ней валетом. Из-за этой тесноты засыпалось не сразу, и уже лежа, они часто переговаривались друг с другом. Однажды Фима рассказал своему соседу об этой ужасной воронке, но тот совсем не удивился, поскольку сам некоторое время был при штабе и имел представление о работе похоронных команд, а может и сам состоял в одной из них, и разъяснил Фиме, что воронка с телами павших бойцов представляла собой незасыпанную «братскую могилу» и что для таких могил всегда использовались глубокие воронки или естественные ямы. Тела в такие ямы солдаты из похоронных команд сбрасывали вдвоем, взяв погибшего за руки и за ноги и раскачав его над краем обрыва, и потому лежали они в ямах в хаотичных позах. Залезть в такую яму с крутыми краями да еще в спешке, обычной для передовой, только для того, чтобы укладывать тела правильными рядами, не было никакой возможности. Яма оставалась открытой, пока не наполнялась или пока фронт не уходил дальше. Слушая эти пояснения, Фима всей душой ощущал кощунственность слов «братская могила». Разве так обращаются с братьями, когда их покидает жизнь?

На рассвете после этого разговора он, не открывая глаз, снова мысленно встал на край воронки и почувствовал, что она ждала его, так как для него там еще оставалось место. Он вспомнил одного из погибших, брошенного на спину с запрокинутой головой. Глаза его были открыты, и Фиме сначала показалось, что мертвый солдат смотрит на него. Но потом он понял, что взгляд покойного был устремлен в синее небо, где он, вероятно, пытался рассмотреть Того, Кто скажет каждому из еще живых: «Что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне из земли?» Фима думал о том, что таких «могил» на землях, где прошла война, остались многие тысячи, и никто и никогда ничего не узнает о тех, кто в них лежит, для кого эта воронка или яма стала краем их земного существования.

Через некоторое время Фиминому корпусу удалось закрепиться на плацдарме и расширить его для приема основных сил для будущей наступательной операции, а немцы перенесли свою линию обороны. Наступили более менее спокойные дни, и снова дали о себе знать вечные для советского солдата проблемы. Фимина рота стояла на опушке леса у большого молдавского села Шерпены. Фима, пользуясь передышкой и имея несколько часов свободного времени, отпросился у старшины и отправился в это село поискать какой-нибудь не казенной еды. Он не спеша прошелся по главной улице села, застроенной совсем не хатами, а добротными домами под железными крышами. В первом же доме, куда он обратился, его угостили вином, для чего пришлось спуститься в каменный подвал, где на каменном же постаменте покоилась огромная бочка с краном. Когда он удивился, ему сказали, что такая же бочка со своим вином есть почти у каждого крестьянина в Молдавии. Но ничего такого, что можно было бы взять с собой, в доме не было, и Фима пошел дальше. Его внимание привлекли несколько рядом стоящих необитаемых по виду домов. Их довольно большие окна зияли пустотой. Фима решил заглянуть в один из этих домов.

Поднявшись на невысокое крыльцо, он обратил внимание на то, что на косяке у входной двери была прикреплена продолговатая коробочка. Что-то знакомое было в ней, и тут откуда-то из глубин подсознания, из далекого добровеличковского прошлого — память о нем уже давно была заслонена последующими событиями — всплыло забытое слово «мезуза». Это там, в Добровеличковке, на дверях домов набожных евреев как охранный амулет, как подкова в украинских домах были прибиты эти коробочки с клочком пергамента, содержащим слова из Торы.

«И напиши их на косяках дома твоего и на воротах твоих», — сказал Господь. Здесь эти дома были пусты. Фима задумался: «Почему?» Он тогда еще не мог себе полностью представить масштабы трагедии, не знал ни об Освенциме, ни о Бабьем яре, не знал самого слова «Холокост», и, стоя на крыльце, он погладил рукой мезузу и подумал, что хозяина этого дома и его семью она не уберегла. Как и хозяев соседних пустующих домов, где еще совсем недавно шла жизнь, звенел детский смех.

Очнувшись от этих грустных мыслей, Фима заметил, что за ним наблюдает пожилая женщина, стоявшая на пороге дома, находившегося на противоположной стороне улицы. Она тоже заметила, что Фима возвратился из своего путешествия в прошлое в реальный мир, и окликнула его. Фима подошел и, вспомнив о цели своих странствий по этому селу, завел разговор о продуктах. Женщина довольно хорошо говорила по-русски, и разговор с ней затруднений не вызывал. Выяснилось, что продуктов долгосрочного хранения, пригодных для того, чтобы взять их в рейд, у нее тоже нет, но есть молоко, и услышав это слово, Фима проглотил слюну, представив себе, как он пьет этот божественный напиток. Для обмена у него с собой была лишь махорка, но солдатское курево женщину не заинтересовало.