Юрий Туманов - Планшет разведчика

Уже двое суток, как я выброшен из общего стремительного потока наступления, а сейчас отсиживаюсь где-то в немецкой печке и никак не выйду из мелкого круга забот о собственной безопасности. Конечно, теперь жизнь и боевая задача спаяны воедино, но так было и всю войну.

Признаюсь себе в этом и думаю: а разве, если выберусь отсюда, я не буду снова ежедневно рисковать жизнью в боях? Ведь все останется неизменным. Забота о безопасности. Разве это позорно?

С первых дней войны я видел вокруг себя людей, которые сумели подавить в себе естественную любовь к жизни и шли навстречу смерти. Между тем нет на свете людей, больше любящих жизнь, чем фронтовики… Я тоже влюблен в жизнь. И именно поэтому, пока есть силы, буду продолжать бороться за нее и за то, что стало сейчас частью всей моей жизни, — за документы, которые надо поскорее доставить командованию.

Открываю глаза — темно. Прислушиваюсь — тихо. Так скорее же, скорее! Спросонок выбираюсь из печки. Не успел сделать десяти шагов — бросился обратно, прижался к раскрытой дверце.

Кругом бело! Оказывается, пока я спал, выпал снег.

И сейчас падают редкие снежинки. А на матово-белом снегу отчетливо вырисовываются контуры ближайших строений, повозки с задранными к небу оглоблями, каждая палка, воткнутая в землю, — днем ее и не заметишь — чернеет, как штык.

Не пройти! Меня на пистолетный выстрел часовые не подпустят. Оставаться еще на ночь? Ослабею и, даже если не будет никаких преград, не пройду те километры, которые должен отшагать. Если считать по прямой, без препятствий — километров восемьдесят. А мне ведь столько придется ползти, кружить, обходить стороной, а может быть, и драться. Для боя тоже нужны силы, больше, чем для того, чтобы прятаться. Как же быть? Пойти напролом?

Отставить! Эту ночь еще проведу в печке. Рисковать можно, когда есть хоть малейшая надежда на успех. Идти же на верную и, главное, бессмысленную гибель — глупость и малодушие. Особенно сейчас, когда моя судьба неразрывно переплелась с судьбой документов величайшей важности.

Тяжело без еды! Знаю, от этого еще не умирают. Весною сорок второго года, когда нас отрезали от баз снабжения, месяца полтора мы получали по сухарю в день, а то и сухарь на два дня. Но это было в обороне, где не требовалось такого напряжения сил.

Выдержу ли сейчас? Сколько раз за время войны задавал я себе этот вопрос! И всегда оказывалось, что, к счастью, я задавал себе такой вопрос не в последний раз.

…Наступает новый день. Появилось солнце, и вместе с его первыми лучами взглянула мне в лицо новая опасность. Казалось, все рассчитал, все предусмотрел, казалось, нельзя было ждать никаких сюрпризов. Но вот поди ж ты! Черные от угольной пыли следы вдавлены в свежий, пушистый снег и отчетливо повторяют мой ночной путь из печки и обратно! Уже светло, уже ничего не исправить, теперь остается смотреть и ждать.

Документы спрятаны в щели между кирпичам подины. Засыпаю щель углями и золой, чтобы не нашли: светить ведь будут, ворошить потом, после того, что произойдет…

Когда это потом? Ясно когда, нечего притворяться перед самим собой непонятливым.

А как бы на моем месте поступил Вася Колотухин? Пригодилась бы его бесшабашная удаль? Может быть, он и ворвался бы в ближний дом, может, застрелил бы на несколько фашистов больше, чем это сделаю я. Но все-таки вырваться и ему бы отсюда не удалось…

Может, затопчут мои следы, не обратят на ни внимания! Вот ведь вчера шлялись возле печки солдаты. Все дело в первом гитлеровце, который пройдет здесь. Нет, вряд ли он будет так невнимателен, что не заметит следов. А вдруг? Бывает ведь так, а?

Не выпускаю из руки пистолет, жду этого первого, шарю взглядом по всему двору. Откуда он может появиться? Следы того, кто заметит мои следы, станут последними следами в его жизни!

Однако так долго не появляется немец, которого я жду, что начинаю раздумывать совсем о другом. Если все сойдет благополучно, да еще вновь выпадет снег, то мне придется сначала добывать какой-нибудь белый балахон, а потом уж выбираться отсюда. Иначе… Иначе повторится то же, что в эту ночь…

А пока я мечтаю о белом маскировочном халате с капюшоном, совершается то, на что я и надеяться не смел. Солнечные лучи растопили снег повсюду, где его не касалась тень от сарая, стоящего с восточной стороны двора. Обнажились серые бугорки старого обледеневшего снега, щепочки, дощечки, комья земли. Нет больше белой целины, всюду чернеют малые и большие проплешины. Обтаяли и мои следы. Угольная пыль притянула к себе тепло, и снег сошел.