Ежи Анджеевский: Поездка

А Яцек от души наслаждался поездкой. Сняв шапку и держась за оконные рамы, он высунулся из окна, и теперь ветер трепал ему волосы, обвевал лицо, шею, наполнял легкие, когда тот нарочно, желая захлебнуться воздухом, дышал широко открытым ртом. Солнце стояло в зените и сильно припекало. От всего этого ему было удивительно хорошо, радостно и легко.

Поезд уже ехал по высокой насыпи, внизу зеленели бескрайние луга, здесь пока еще не скошенные, буйные, напоенные, несмотря на жару, прохладной свежестью. Вскоре среди зелени заблестела голубая речушка; вся словно из серебристой жести, она сверкала на солнце, широко разливаясь между извилистыми, кое-где поросшими ивняком, берегами. На мосту поезд засигналил короткими гудками, и Яцек увидел внизу на берегу женщин в красных косынках, с задранными до колен подолами юбок. Они перестали стирать и, заслонясь ладонями от солнца, провожали улыбками проносящийся мимо поезд. Одна из них, совсем еще молоденькая девушка, помахала рукой. К железнодорожной насыпи с лаем неслась лохматая дворняжка, а у самого берега речки по мелководью — сквозь прозрачную и спокойную воду видны были даже камешки на дне — хлюпал голый, дочерна загоревший мальчуган и большущей палкой бил по воде.

Яцека охватило вдруг такое ликование, что захотелось ответить незнакомой девушке. Он как можно дальше выглянул наружу, но речушка и прачки были уже далеко, и его приветствие, конечно же, не было замечено. Но он все равно вытянул руку и помахал несколько раз.

— Молодой человек, — услышал он за спиной недовольный голос, — молодой человек, не заслоняйте окно, совсем ведь задохнуться можно.

Яцек обернулся и увидел перед собой полного мужчину в демисезонном пальто; его лицо горело. Похоже, это был мелкий помещик, возвращающийся после утомительных хождений по городу домой в деревню, куда-нибудь под Тарнув или Сандомеж. Яцек, еще очень возбужденный, приветливо улыбнулся и отодвинулся. Толстяк моментально протиснулся к окну и загородил его широкими плечами.

— Ну, куда это годится, молодой человек? — засопел он гневно. — Заслонил окно, а тут хоть задыхайся…

Яцек, пока еще не истративший запас теплых чувств, теперь улыбнулся Станецкому.

— Красиво, правда?

И тут же покраснел, наткнувшись на холодную усмешку Станецкого.

— Я вижу, вы веселитесь, — сказал Станецкий.

Смуглое лицо юноши залилось краской. Станецкий не

спускал с него глаз.

— Конечно, веселье в общем-то вещь хорошая, но на вашем месте я бы задумался над тем, что произошло, и сделал соответствующие выводы на будущее.

— Не понимаю, — прошептал юноша.

— Жаль. Вы знаете, как называется чрезмерная доверчивость? Не знаете? Очень жаль. Беспечность, вот как это называется, дорогой мой, а при некотором стечении обстоятельств просто-напросто — глупость, непростительная глупость. И молодому человеку, который находится на особом положении, следует быть более осмотрительным. Вообразите, пожалуйста, что некий молодой человек, весьма молодой, вдруг, не зная, с кем имеет дело, доверяется постороннему человеку, грубо говоря — как бы вверяет ему себя. И что же вы можете сказать об этом молодом человеке?

Румянец быстро исчез с лица юноши, он побледнел, во взгляде темных глаз промелькнуло смятение.

— Вы издеваетесь надо мной? — неуверенно спросил он.

— Вовсе нет. Я только хочу, на правах старшего и более опытного, заметить вам, что если на сей раз молодому человеку повезло, то в будущем ему надо быть более осторожным. Вот и все.

— Я не трус, — прошептал Яцек,

Станецкого передернуло.

— Но ведь речь-то не об этом. Что за привычка у вас, молодых, сразу же находить слова, которые ничего не значат.

— Ничего?

— Абсолютно ничего. Я взываю одного молодого человека к рассудку, а вы мне — про отвагу.

Хотя они стояли рядом и разговаривали приглушенными голосами, Яцек пододвинулся поближе к Станецкому.

— Понятно, — сказал он ему почти в лицо. — Вы правы, я запомню это. Ну, а то, что вы спасли мне жизнь, тоже ничего не значит?

«Восторженный юнец», — подумал Станецкий. Ощутив на своем лице горячее дыхание юноши, он немного отодвинулся.

— Ничего, — ответил он. — Разве имеет смысл спасать то, что можно тут же потерять?

Поезд продолжал свой бег под лучами палящего солнца; несмотря на открытые окна, жара в коридоре становилась все более нестерпимой. Вдобавок возникли некоторые неудобства. Почти беспрерывно кто-то протискивался из переполненных купе и коридора в конец вагона, где находился туалет. Из-за этого хождения взад-вперед сидящие в коридоре вынуждены были то и дело вставать, стоящие же — теснясь, расступаться, и порой — когда пускавшийся в трудный путь сталкивался с возвращавшимся, помятым и раскрасневшимся счастливчиком, — возникала невообразимая пробка. Люди начинали нервничать и злиться.