«Если так будет продолжаться дальше, — думал Станецкий, направляясь к сидящим возле забора женщинам, — то я вскоре потащу за собой целый воз детей, женщин и калек. Добродетельность обходится чертовски дорого». Но тем не. менее намного позже, — или по крайней мере после мытарств, начавшихся, как только долгожданный поезд наконец-то прибыл и, немного постояв и наполнившись людской массой, отправился в обратный путь, во Львов, — когда он в какой-то миг поймал сияющую улыбку Яцека, на душе у него стало очень тепло. Для Доманской Станецкий даже нашел сидячее место, впрочем, как оказалось, не совсем удобное. В грязный вагон-развалюху старого образца набилось около сорока человек, поэтому немногим обладателям сидячих мест вскоре стало душно. Доманская сидела недалеко от окна, и хотя двери держали слегка приоткрытыми — закрыть их было невозможно, — движения воздуха внутри купе не ощущалось. Женщине стало дурно, и только благодаря стараниям Станецкого одна пассажирка — тоже пожилая женщина, судя по всему, из глухой провинции — согласилась поменяться с ней местами. У окна Доманской сразу же стало лучше. Алинка стояла рядом, придерживая ее за плечи, и, поминутно наклоняясь к ней, обеспокоенно спрашивала:
— Как вы себя чувствуете? Вам не хуже?
Доманская кротко улыбалась.
— Все хорошо, Алинка, прошу вас, не волнуйтесь, уж как-нибудь доедем.
В какой-то момент из середины купе так сильно надавили на стоявших у дверей, что Яцек, теряя с трудом удерживаемое равновесие, плотно, всем телом навалился Алинке на спину.
— Извините, — сказал он.
Он хотел немного отодвинуться, однако сзади продолжали давить с той же силой. В середине купе хрупкая, низенького роста женщина — выглядывало только одно ее бледное лицо — завопила, что ее душат. Где-то заплакал ребенок. Алинка уже не на шутку перепугалась, что Доманская может выпасть из вагона. Она обхватила ее покрепче за плечи и с ужасом в глазах смотрела на встревоженно закопошившуюся внутри купе плотную массу людей.
— Не бойтесь, прошу вас, — сказал Станецкий.
Ему удалось каким-то образом вытащить наверх правую руку и упереться в дверную фрамугу прямо над головой Доманской, теперь он мог сдерживать своим крепким телом любой натиск. Давка, как выяснилось, возникла из-за того, что наваленные до самого потолка мешки и чемоданы грозили вот-вот свалиться, и требовалось незамедлительно уложить их заново. Постепенно сутолока улеглась.
А вот снаружи вагона обстановка ухудшилась. Еще в Дембице охранники посгоняли всех непопавших в переполненные вагоны и уцепившихся за двери или ступеньки. Но когда поезд тронулся, оказалось, что многие успели вскочить на ходу и ухватиться за что попало. Главным образом, это были навьюченные мешками с продовольствием русские крестьяне, которые возвращались в свои родные, голодные деревни. На первой же остановке — на маленьком заброшенном среди полей полустанке — на них началась облава. Путь им предстоял неблизкий. На ступеньках последнего вагона неожиданно вырос охранник с толстой кожаной плеткой. Люди бросились кто куда, но один копуша все же попался ему под руку. Это был старик, босой, в одной рубашке и портках, изможденный и обессиленный, с огромным мешком на спине, который-то и помешал ему вовремя скрыться. Немец схватил его за шиворот и после непродолжительной борьбы столкнул со ступенек вниз. Поезд шел полным ходом, пронзительный крик падающего человека резко оборвался. Доманская невольно отшатнулась от дверей.
— Что случилось? — перепугалась Алинка, заметив, как та побелела.
Тех, кто висел на ступеньках, охватила паника. Одни, цепляясь за буферы, пытались перелезть на более безопасное место, другие — и таких было большинство — хотели во что бы то ни стало попасть внутрь вагона.
— Люди, — кричал один крестьянин. — Христом богом молю, впустите!
Безумным страхом горели на его туповатом и грубом лице выцветшие, страдальческие глаза. Рядом с Доманской и Алинкой стоял мужчина с черной повязкой на глазу, он-то и придерживал двери, в которые отчаянно ломился крестьянин.
— Люди, сжальтесь, — стонал тот.
Мужчина высунулся к нему из окна.
— Ну пойми же, места нет, если я открою, мы все вывалимся.
Но старик боролся за собственную жизнь.
— Впустите, люди, — умолял он, — ради бога, сжальтесь, мне только до Ярослава.
И сильнее ломился в дверь. Алинка обняла Доманскую, другой рукой судорожно вцепилась в Яцека.
Читать дальше