Павел Ермаков - Все. что могли

Надя выбрала высокое, по непонятной причине еще сохранившееся строение и заняла в нем снайперскую позицию. Гудошников, с которым она постоянно ходит на «охоту» в паре, мужичок по-деревенски хитроватый, небоязливый, но осторожный, покрякивал, пока они забирались на верхотуру по разбитым, висящим на арматуре лестничным маршам, втихомолку поругивался, проклинал свою одышку, растреклятого немца, желая ему на том свете в смоле вариться. Когда с высоты глянули на город, лежащий в руинах и многочисленных сполохах пожаров, Яков Петрович пробурчал:

— Коли по нашей «голубятне» хрястнет снаряд или бомба?

— Будем надеяться, не хрястнет, — Надя умостилась у пролома, на лице заиграли багровые отблески от горевшего по соседству дома.

Гудошников замечал, как с каждым выходом на снайперскую позицию его напарница все более мрачнела, ожесточалась, рвалась ближе к немцам, досадовала, что располагаются далеко от противника и потому их выходы неудачны. Заявляя так, она была не совсем права, потому что нескольких солдат в окопах они подловили, на прикладах их винтовок появились первые зарубки. Но Надя помнила наставления знаменитого снайпера-старшины — выбивать у немцев корректировщиков огня, наблюдателей, разведчиков, снайперов, офицеров.

— Оно, конечно, надо бы податься вперед, — не противоречил Гудошников, хотя и остерегал, что не резон очертя голову соваться в пасть медведю.

Самое удивительное, что его опасения иной раз сбывались. Как-то он отговорил Надю, нацелившуюся занять отдельно стоявший домик, похожий на котельную. Слов нет, выгодная точка, до немецких окопов рукой подать. Никто не ожидал, что туда прорвутся немцы.

«Было бы, — думал после Гудошников, — рабам Божьим Надежде и Якову со святыми упокой».

Сюда немцы не дотянутся. Они могут разнести чердак снарядами. «Однако, смелым Бог владеет», — успокаивал себя Гудошников и размышлял о том, что в их опасном деле без риска никак нельзя. Чувствовал правоту Нади, доверялся ей. Но его не раз окатывал холодок, сверлила окаянная мыслишка, будто кто нашептывал на ухо: «Ведь у тебя семья в Сибири, погибнешь ты, пропадет и она без тебя». Думать-то думал, а дело свое делал.

Он тоже, как и Надя, разглядел тяжелые немецкие орудия. Не два их там пряталось, больше. Остальные стояли за углом дома, их Наде не видно, а он усмотрел. Наверное, целая батарея. Стреляла она не методично, как бывало заведено у немцев, а словно исподтишка, высмотрев очередную жертву, орудия торопливо, раз за разом, тяжко ухали. В домах, где оборонялись наши, мелькали огненно-дымные вспышки, рушились стены, все вокруг заволакивалось пылью, чадом. В пробитых брешах, как черти в аду, возникали немцы, начиналась схватка за каждую комнату, лестницу, этаж. Немцы поливали впереди себя из огнеметов.

Казалось невероятным, что после этого в здании еще кто-то оставался в живых. И вот этот «кто-то» продолжал сражаться. Немцы начинали суетиться, залегали, в здании шла глухая возня. Потом снайперы с радостью наблюдали, как немцы откатывались назад. Но бывало и по-другому, они прочно оседали в доме.

Надя разглядела не только пушки, но людей вокруг них и блеснувший стеклами прибор, при помощи которого немцы расчетливо и точно бьют по нашим. Она поймала этот прибор прицелом и выстрелила. Увидела, что не промахнулась. При очередном залпе это орудие молчало.

Обрадованная Надя оторвалась от прицела, повернулась к Гудошникову, лежащему в другом углу комнаты за большой грудой кирпичей. Для нее было важно, чтобы он подтвердил ее удачный выстрел, одобрил. В этот момент страшная сила рванула из рук винтовку, в лицо ей брызнуло осколками.

Гудошников подхватил ее, оттащил к противоположной стене, начал бинтовать, приговаривая:

— Не убереглась. Ихний снайпер тебя подловил, саданул по оптике. Так что считай повезло.

Надя слушала молча. Верно, на радостях забыла все правила, не вспомнила об осторожности. Ведь внушали ей: выстрелила, моментально отклонись в сторону, проследи, чтобы оптика не блеснула.

— Яков Петрович, ругайте крепче, хотя сама знаю, что растяпа, — сказала она и почти не услышала своего голоса, звон стоял в ушах.

— До темноты не выбраться нам отсюдова. Надо бы получше перевязать. Висок-то осколком пропахало. Потерпишь?

Надя опустила ресницы: будет терпеть, иного выхода все равно не было. Ей стало зябко, неуютно.

— На-ко, хвати, — Гудошников достал из вещмешка фляжку, отвинтил колпачок. — Для сугреву и чтоб меньше болело.