Павел Ермаков - Все. что могли

Значит, не утер, самому расквасили. Э, какое ему теперь дело до Паулюса? О себе надо думать.

Опять, как много раз было с ним за время лечения в госпитале, его охватил, придавил кошмар того, что случилось там, на степной дороге, при подъезде к Сталинграду, куда спешил он, распираемый восторгом от предстоящей встречи со знаменитым генералом. Ноги ослабли, он присел на скамейку.

Перед глазами снова, будто наяву, вспухло пламя взрыва. Оно слепило, колющей болью, казалось, раздирало черепную коробку. Богаец уцепился за холодные доски скамейки, как хватался тогда за сиденье в кабине грузовика. Ему чудилось, он и сейчас падал вместе с машиной, его продирал мороз, будто опять увидел выскочивших из метели, похожих на дьяволов людей в маскировочных костюмах. Один из них особенно близко подбежал к грузовику, закричал: «Заходи-окружай, бей-молоти немчуру поганую, так ее разэтак…» Полоснул из автомата по кабине, пуля ударила его в плечо. В какое-то мгновение ему показалось, он где-то видел это скуластое лицо, освещенное пламенем горевшего бронетранспортера. Голос, перекрывший звуки стрельбы, тоже слышал. Не могло все это померещиться.

Денщик, которому он не доверял, спас его. Вытащил из снега, доставил в госпиталь. Все повторилось, как под Москвой. Лишь с той разницей, что в этот раз ему ничего не отняли. Но вполне могли отрезать ноги, потому что он их основательно подморозил. Воспаление легких подхватил. Два с половиной месяца провалялся на койке.

Но где же видел то лицо, почему оно не выходило из памяти? Сколько их, разных, непохожих прошло перед ним за полтора военных года. Растерянных, угодливых, мучившихся в корчах при допросах и расстрелах, озлобленных. То, замеченное им в метели, не относилось ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим. В нем была отвага и ненависть. Вид человека, его голос преследовали Богайца во сне и наяву. И только когда ехал с вокзала на машине со знакомым офицером, неожиданно вспомнил того человека. Сейчас увидел его не в заснеженной степи, а на скользкой после дождя проселочной дороге, в низко надвинутой на лоб зеленой фуражке. Тот же голос, как и тогда, крыл по-русски, те же глаза свирепо сверкали из-под козырька. Это он достал гранатой машину Богайца и чуть не спровадил его на тот свет.

Верилось в такое с трудом. Скорее, вовсе не верилось. Где тот человек был осенью сорок первого, и где теперь он увидел этого? Но сбросить с себя наваждение гауптман не мог. Оно будоражило, разрасталось в нем, его трясло от мысли, что все происшедшее с ним с самого начала, то есть с сентября тридцать девятого, связано с русскими, в том числе с этими людьми в зеленых фуражках. Все затянуто тугим узлом. Он, Леопольд Богаец, должен разрубить этот узел.

Наместник Стронге встретил так, будто ничего не случилось, словно гауптмана не коснулась смертельная опасность. Не требовал от Богайца рассказа о поездке, сразу обрушил гнев на Паулюса:

— Фюрер пожаловал ему фельдмаршала, а он — в плен…

С налившимися кровью глазами, пылая негодованием, наместник поднял грузную тушу из-за стола, тяжело подминая блестящими сапогами ворсистый ковер. Нет, он, Стронге, не был другом Паулюса, у них только шапочное знакомство. Где письмо Паулюсу? Сгорело в машине? Впрочем, и не было никакого письма, он не мог писать генералу-изменнику.

Вот так легко открестился от человека, дружбой с которым еще совсем недавно похвалялся, бравировал ею. Сейчас Богаец, пожалуй, впервые за все время, пока находился вблизи Стронге, в полной зависимости от него, подумал, что тот, не знающий привязанностей и сострадания, может не моргнув глазом отправить его, гауптмана Богайца, под расстрел или даже на виселицу. Он непроизвольно попятился к двери, а Стронге, неправильно поняв его движение, кивнул, раскуривая сигару:

— Приступайте к своим обязанностям.

Богаец был доволен тем, что тот не вспомнил об отпуске, обещанном ему после выполнения «благородной миссии». Миссия провалилась, говорить не о чем. Меньше всего ему сейчас хотелось ехать домой, лицемерить с нелюбимой женой.

По темной улице тряско катилась бричка. С юга, должно быть, с Черного моря, дул теплый влажный ветер. С неба сеялся дождь со снегом. Мокро повсюду, как ранней весной. Хотя весна еще не пришла, она задержалась где-то на берегу моря.

Возница сидел на передке брички, втянув голову в плечи, ежился, как воробей на застрехе, крутил головой. Иногда пошевеливал вожжами, поторапливая лошадь.