Анатолий Галиев - Взлетная полоса

Томилин представил ехидные ухмылочки новых сотрудников, если бы он вылез перед ними с этим предложением, и нахмурился. Как инженер и руководитель он бы закончился с их первым смешком. Эти молодые знают все, одного они не знают — пощады к старикам.

Шли дни, росла в углу за кульманом в его квартире гора исписанной бумаги. Юлий Викторович опал лицом, под глазами лежали черные тени. Впервые за последние годы он четко и ясно представил себе, что все это время делали, над чем думали другие конструкторы. Их путь был не прям, но от конструкции к конструкции каждый из них тянул свою неразрывную нить, шел своим путем. Первый истребитель Поликарпова разбился на испытаниях еще в двадцать третьем году, временами его опережали и Туполев, и Григорович, но в конце концов он создал новую машину — и именно истребитель!

Как-то, когда его навестил профессор Кучеров, он высказал ему свои тревоги. Кучеров смотрел на него с любопытством.

— Ах ты, боже мой! — ухмыльнулся он в бороду. — Своего пути у него, видите ли, не наблюдается! Ну и черт с ним, с этим путем! Придумай что-нибудь другое — например, какой-нибудь аппарат из нержавеющей стали для полета в стратосфере… Сто лет будете легкой нержавейки от металлургов ждать. Специальные высотные моторы понадобятся, а их покуда нету! Одну герметичную кабину для экипажа отработать — до конца жизни возни хватит… И повод прекрасный: мол, машина будет ходить на таких высотах, что ее ни из какой нынешней зенитки не долбанешь — снаряд не долетит!

— Слушай, у тебя есть хоть что-нибудь святое? — остывая, уже жалея о сказанном, холодно спросил Томилин.

— Есть, — сказал Кучеров серьезно. — Моя математика. Она не обманывает. Хотя я с ее помощью пока могу доказать почти все, что сочту нужным. Сейчас я считаю нужным и без математики тебе заявить, что ты слюнтяй. Тебя никто не заставляет думать и работать в одиночку. Ты достиг того положения, когда за тебя должны работать и думать другие. Ты говоришь, что рядом с тобой появились зубастые, юные горлопаны? Прекрасно! Объяви, что каждый из них может выдвигать самые безумные предложения и идеи! Выслушивай их — в ворохе плевел непременно найдется хотя бы одно зерно! Бери его и лелей! Расти! Разбей молодых специалистов, как это сейчас модно, на отдельные бригады. Они, как юные петушки, будут конкурентно поклевывать друг друга! И им будет не до тебя… Но ты, Юлий Викторович, останешься хозяином этого курятника! Верховным судией! Вот и суди!

Юлий Викторович долго, морщась, смотрел за окно. Во тьме медленно падал снег. Профессор Кучеров пошевелил тростью обрывки бумаги под письменным столом, поворочался в кресле и сказал:

— А эти следы своего добровольного сумасшествия сожги!

Встал, захлопотал у спиртовки, собираясь заваривать крепчайший кофе. Томилин смотрел на него, сузив глаза, заботы профессора Кучерова были ему понятны, как никому. Заявился, заботливый как нянька, принес в кулечке зерна отличнейшего «мокко», в портфеле ручную мельницу, хлопочет, суетится, пытается взбодрить. А дело проще пареной репы — прибежал узнавать, как дела. Боится потерять профессор Кучеров свою последнюю опору, своего благодетеля. Рухнет Томилин — кому будет нужен осмеянный всей инженерной Москвой самый яростный «пенек»?

И снова рождалась, ныла, мешала думать отчаянная лихорадочная тревога: что же завтра? Чем ответить на нетерпеливые ожидания тех, кто поглядывает изучающе со стороны и ждет, что породит, чем удивит авиацию именитый инженер, «мыслитель» и «творец», некто Томилин?

В индустриальную эпоху Нижние Селезни перешли на рассвете шестого января тысяча девятьсот двадцать восьмого года, хотя жители их еще и не догадывались об этом.

О начале эпохи первыми возвестили селезневские собаки. Человеческое ухо еще не улавливало ее приближения, тем более что поселок спал сладким предутренним сном, когда от двора к двору по всему берегу покатился такой яростный и хриплый брех, лай и вой, что Маняша вскинулась с постели и испуганно уставилась в морозную мглу.

Учуяли селезневские дворняжки чужие, машинные запахи и чутким собачьим слухом различили первые смутные звуки, которые были предвестником конца их безмятежной жизни, когда можно было до полдня валяться в пыли посередине единственной селезневской улицы.

Изумленные селезневцы засвечивали каганцы и лампы, выскакивали из изб, ошалело вслушивались. Со стороны закованной во льды Волги, снизу, накатывался гул моторов, лязг гусениц, доносилось заливистое ржанье лошадей. С высокого берега было видно, что по льду движется длинная цепочка бело-желтых электрических огней, качающихся на застругах, как на волнах.