Вера Инбер - Почти три года (Ленинградский дневник)

На фронтоне дворца значится: «Заложен 30 мая 1766 года. Окончен в 1781 году». Теперь можно было бы добавить: «Разрушен фашистами в январе 1944 года».

На одной из гатчинских стен — немецкая надпись химическим карандашом: «Мы здесь были…» и дальше дословно: «Когда Иван придет — тут все будет пусто». И адрес: «Рихард Вурф, Штеттин, Уландштрассе, 2. Телефон Д-28-10-43».

Где-то сейчас этот «Вурф» (что по-русски означает «бросок»)? Уж не его ли это «выбросило» в снег на дороге между Гатчиной и Павловском, босого, с наполовину размозженной головой, с комьями кровавого льда вместо глаз, мертвого, запрокинутого? Из-под снега виднелась нашивка на рукаве: «СС». Таких трупов мы видали много. В самой Гатчине — отвратительные и страшные следы гитлеровского быта: тюрьма, дважды окруженная колючей проволокой, «офицерский клуб», вывески на двух языках, немецком и русском: «Комиссионный магазин», «Булочная». И фамилии «владельцев»: Айсен, Маслянников.

При освобождении нашими войсками Гатчины там было обнаружено около четырех тысяч человек. Вот оборванный человек, тощий, бледный, с перевязанной рукой, глядит — не может наглядеться на нас, приехавших из Ленинграда.

На пустынных дорогах, у мостов, началась уже жизнь, правда еще военная, кочевая. Горят малые костры, в котелках закипает снеговая вода. В одном месте, видимо, только что прирезали лошадь.

На другом перекрестке походная канцелярия. Прямо под открытым небом стоит письменный стол и кресло, вынесенные из бывшего немецкого блиндажа. Человек в папахе озабоченно дует на чернила в баночке, отогревая их своим дыханием.

В реке Ижоре — два небольших наших полузамерзших танка: «За Ленинград» и «Суворов». Оба подбиты, и ледяная вода неустанно обмывает их раны, окрашиваясь ржавчиной, как кровью.

При въезде в Пушкинский парк Евгения Леонидовна, бывшая здешняя экскурсоводка, закричала в восторге:

— Руины целы!

И действительно, искусственные романтические руины, еще екатерининских времен, остались в полной сохранности.

В самом дворце, невзирая на предупреждения сапера с собакой, Евгения Леонидовна промчалась по всем комнатам, большим и малым залам, галереям и переходам. В помещения, куда нельзя было проникнуть, она заглядывала со двора. Мы по мере сил старались следовать за ней.

В подвал Камероновой галереи я вошла первая, размашистым, быстрым шагом, но тотчас же выскочила оттуда на цыпочках: на полу, громадные как бочки, лежали три авиабомбы, уже разряженные, чего я не знала. Всего таких бомб, каждая весом в тонну, было одиннадцать штук. Они были разложены во дворце и в парке и соединены между собой проводами. Они должны были взорваться в последнюю минуту, но сделать это немцы уже не успели.

В боковом подвальном помещении — груда рваных сапог: сапожная мастерская. Жилые помещения немецких солдат тоже были внизу. Они сволокли сюда сверху штофные диваны, атласные кресла, вазы, ковры. Все это покрыто жирным слоем грязи и копоти.

Не успели они также вывезти и драгоценный паркет из большого зала, только подняли его с пола целыми сплошными плитами и приготовили к отправке. Весь зеркальный зал разбит, полусожжен, исковеркан. Крыша пробита. Плафоны свисают вниз клочьями, и, взамен написанного масляными красками ярко-синего небосвода, в пробоину тускло глядит холодное зимнее небо. Весь пол усеян обломками зеркал и деревянной золоченой резьбой, сработанной с крепостным терпением.

Александровский дворец, хотя и совершенно пуст, все же сохранился лучше. Здесь стояла испанская часть. Это видно по Карменситам, нарисованным углем на мраморных стенах: шляпы с розами, веера и высокие гребни в прическах.

В круглом зале у испанцев была не то часовня, не то церковь. Здесь еще сохранился диковинный «алтарь», сооруженный из различной мебели, среди которой Евгения Леонидовна тотчас же распознала какую-то китайскую этажерку из комнаты бывшей императрицы Марии Федоровны.

Нам пора уже было возвращаться в Ленинград. Мы еще раз обошли снаружи дворцы, Пушкинский лицей. Отдельные аллеи парка почти не пострадали, тени деревьев голубели на снегу.

На обратном пути, уже в самом городе, видели большую партию пленных: человек триста.

2 февраля 1944 года

Неожиданность: завтра еду в Москву на наш пленум.

5 февраля 1944 года. Москва

Пленум начался вчера. Приехали в Москву уже без пересадок, прямо с Октябрьского вокзала. Это еще не «Стрела», но уже прямой поезд.

17 февраля 1944 года. Москва