Богдан Сушинский - Река убиенных

Откуда-то издали, с противоположного берега Днестра, может быть из предгорья Карпат, доносились то ли раскаты грома, то ли взрывы, к которым уже никто не прислушивался; зато когда рядом, в окопе, сонно закричал солдат, на него сразу посыпалась разноголосая изощренная брань.

«А ведь, возможно, это последняя такая относительно тихая ночь… Завтра на правом берегу уже будут немцы, и берег этот станет вражеским».

Будто подтверждая его мысль, на противоположном берегу чахоточно закашлял крупнокалиберный пулемет. И тотчас же в небе появились дымные шлейфы трех осветительных ракет.

Пулемет затих, однако вместо его чахоточной трели где-то за недалеким горизонтом начал зарождаться гул моторов. Очевидно, переправлялась на этот берег еще одна пробивавшаяся с боями часть из тех, последних, заградительных. Очень странно, что сегодня укрепрайон не обстреливает дальнобойная артиллерия. Но это ненадолго. Пушкари сменят позиции, окопаются поближе к берегу и утром начнут пристреливаться.

…Дед Андрея, подполковник русской армии Климентий Громов, в конце-концов все же воспринял революцию, хотя революционно настроенным человеком никогда себя не считал. Да и не был им. Может быть, потому и принял, что слишком уж надоела война, что видел, как сильно обмельчало и неудержимо вырождалось в сути своей русское офицерство — оттого так много было на фронте бездарно разработанных операций, глупейших, противоречащих друг другу приказов, бессмысленных атак и самоубийственных наступлений, в которых гибли тысячи храбрейших солдат; оттого пришлось ему быть свидетелем и дичайшей несправедливости в отношении солдат, и примитивнейшего хамства в среде офицеров. На его глазах кадровое русское офицерство уходило в небытие, а белогвардейские «скороспелки», в большинстве своем из недоученных гимназистов и лавочников, уже не способны были возрождать идеалы предыдущих золотопогонных поколений.

В Гражданскую судьба подполковника Громова сложилась более-менее удачно. Повезло ему с самого начала, когда оказалось, что председателем губревкома стал его однополчанин Дмитрий Романенко, которого Громов когда-то, в Первую мировую, спас от военно-полевого суда, а потом, послав в разведку и распустив слух о его храбрости, даже добился того, чтобы ему присвоили чин унтер-офицера.

К чести Романенко, своего бывшего батальонного, пришедшего в цивильном костюме проситься на любую достойную службу, он признал сразу же. В городе как раз формировался полк Красной гвардии. Дать ему хотя бы взвод в этом полку губревком не решился — слишком уж воинственно настроены были многие рабочие в отношении «всякого там офицерья». Но все же Романенко сумел уговорить командира полка, чтобы тот взял Громова к себе в штаб военспецом в роли консультанта.

Да, тогда ему здорово повезло. Со временем Громов вырос в военспеца дивизии, армии и, возможно, стал бы ее командующим, если бы где-то в штабе фронта не появился один из тех «радетелей революции», которые, как они сами тогда говорили, «презрительно и революционно ненавидели всех военспецов из “бывших”…»

По воле этого радетеля, Громова дважды объявляли «врагом революции и окопавшейся контрой». Однако в первом случае его спасло заступничество командира дивизии и все того же Романенко, которого друзья Громова отыскали уже в Москве, куда он был направлен на советскую работу. А во втором — то, что в боях за революцию он получил два ранения. Тяжелое — когда поднял в атаку оставшийся без командира и запаниковавший перед «психической» атакой белых батальон, и легкое — когда вместе со штабистами, комендантским взводом и группкой случайно прибившихся откуда-то красноармейцев почти сутки выстоял в окружении в каком-то лесном урочище. Там он настолько талантливо организовал оборону и так хладнокровно держался, что потом отстаивать его ринулись все оставшиеся в живых штабисты — они были просто поражены мужеством военспеца. «Проливая кровь за революцию» — тогда эти слова еще срабатывали. Да и сын его, Ростислав, в то время уже командовал взводом Красной армии и был партийцем.

— Ты, лейтенант?

— Я, — вздрогнул Громов. Задумавшись, он и не заметил, откуда на тропинке, извивающейся по склону долины, взялся старшина Дзюбач, который днем отпросился, чтобы попрощаться с родными. — Что так рано, старшина?

— А чего ж там? Отправил своих, попрощался.

— Поездом отправил?

— Какое там поездом? Разбомбили всю железную дорогу. Машин тоже нет. Не хватило. По котомке взяли и пошли, — осипшим голосом объяснил Дзюбач, нервно обшаривая карманы, чтобы закурить.