Богдан Сушинский - Река убиенных

— В том числе и на оккупированной нами территории, на которой неминуемо будут возникать отряды сопротивления. Опыт Югославии убедил нас в этом.

— Речь идет о жандармских функциях в тылу наших войск?

— «Жандармскими» не обойтись. Придется вести настоящие бои. Даже с применением танков и авиации.

Штандартенфюрер зачем-то развернул его рапорт, словно в нем было нечто такое, что подтверждало бы «опыт Югославии», скользнул по нему взглядом и на сей раз вложил в черную папку с тисненным на ней серебристым орлом.

— Полагаете, нам нужно готовиться к очень серьезному сопротивлению в своих тылах?

— Начиная с сопротивления, которое окажут некоторые доты Подольского укрепрайона.

— Кстати, об укрепрайоне. Только что звонил начальник разведотдела армии. Он хотел бы получить все имеющиеся у вас сведения относительно этого района. Через полчаса он будет здесь.

— К его услугам.

— А пока что чуть поподробнее об этом вашем белогвардейце…

— Лейтенант вермахта, он же бывший поручик-белогвардеец Розданов.

— Боевой опыт есть, это я уже понял. Какими еще достоинствами он обладает? Сильная, волевая личность?

— Не сказал бы, что он производит впечатление сильной личности. Ни особой храбрости, ни выдержки, ни стремления вести борьбу с большевиками любыми средствами я не обнаружил.

— Вы меня разочаровываете.

— Ничего не поделаешь. Терпеть не могу эти специфически русские «страдания по Достоевскому». Мирная жизнь в европейской эмиграции не пошла ему на пользу. По-моему, он больше общался с философствующей эмигрантской интеллигенцией, нежели с настоящим боевым офицерством. Хотя и окончил какие-то курсы. В общем, вы абсолютно правы: сплошные «страдания по Достоевскому».

— И где, на ваш взгляд, его целесообразно будет использовать?

— Во всяком случае, не в разведке и не в диверсионных отрядах. Деревенский староста. Бургомистр небольшого городка. Начальник местной полиции. Следователь полиции, наконец.

Пергаментное лицо Гредера покрылось налетом серой тоски. Характеристика действительно разочаровала его. И Штубера это не удивило. Понятно, что СД нуждалось в приливе свежей крови аборигенов. Кто-то же должен был профессионально защищать интересы рейха в этой Славянии.

— Ну, хорошо, с Роздановым разобрались. А этот ваш дезертир? Его амплуа?

— Провокатор в лагере для военнопленных. Полицай. Агент для засылки в партизанские отряды под видом окруженца. Рассчитывать на него как на серьезного разведчика нет смысла. Не тот материал.

— Вот оно: не тот материал! — поднялся штандартенфюрер, хлопая мертвецки желтой и в то же время на удивление жилистой рукой по папке. Все его жесты выдавали в Гредере человека сдержанного и по натуре своей желчного. Однако все, что Штубер знал о штандартенфюрере, свидетельствовало о другом: он был, или, по крайней мере, пытался оставаться, в пределах элементарной человеческой порядочности. Насколько это, конечно, возможно, будучи высоким чином имперской службы безопасности. — Как часто приходится констатировать сей печальный факт, знакомясь уже не только с кандидатами в курсанты разведывательно-диверсионных школ, но и с их выпускниками. Очевидно, в сферах, которые занимаются кадрами разведшкол, не хватает психологов, настоящих военных психологов. Как считаете, оберштурмфюрер?

— Высказав это предположение, вы наверняка вспомнили, что время от времени я выступаю со статьями по проблемам психологической обработки противника и воспитательной работы в армии.

— Естественно. Как я могу забыть о столь редком в среде офицеров-диверсантов увлечении?

— Вам это импонирует?

— Единственное, чего бы мне не хотелось… чтобы вы превращались в «чистого» психолога-профессионала, какие бы выгоды от этого вам ни сулили. — Штубер еще только решал для себя, стоит ли ему воспринимать это как шутку. И если да, то как тогда понимать пассаж Гредера относительно того, что в «сферах» не хватает психологов?

— Почему вас это смущает?

— Вы — отлично подготовленный диверсант. И давайте исходить именно из этого. Свое мнение я доведу до сведения чинов из Главного управления имперской безопасности.

— Мы оба, я и мой отец, генерал фон Штубер, будем весьма признательны вам, господин штандартенфюрер, — поднялся Штубер.

Громов заново привыкал к оглушающей тишине дота, к сырости его переходов, к вечерней сумеречности отсеков и капониров, к отрешенной оторванности этого бетонного подземелья от внешнего мира.