Богдан Сушинский - Река убиенных

— Но вы же понимаете, что даже если бы радист и в самом деле существовал и я знал его явки, все равно после шумных массовых арестов рацию свою он давно законсервировал, от старых явок отказался, Данциг и его окрестности оставил. И даже вполне возможно, что в эти минуты он подъезжает к линии фронта в форме германского офицера.

— Именно поэтому мы и не пытаемся загнать наши с вами отношения в дипломатический тупик, из которого трудно будет выбраться и вам, и нам. Кстати, кто из вас двоих старше по званию и положению в вашей разведгруппе? Нет-нет, это опять же не для протокола. Просто сейчас нам придется решать несколько вопросов, связанных с вашей переброской в Советский Союз.

Шелленберг знал, что арестованные еще не посвящены в план обмена дипломатическим персоналом двух империй, поэтому спокойно мог спекулировать на сложности их переправки.

— Смоляков, — после некоторых колебаний признал Зверянин. — Старший — Смоляков.

Когда Зверянина уводили, Зарански устроил все так, что он буквально столкнулся в дверях со своим шефом Смоляковым. Но, почувствовав неловкость, оба отвернулись в разные стороны.

— Вы подтверждаете все то, что говорили на допросе? — спросил Шелленберг, не давая арестованному ни осмотреться, ни опомниться.

— Подтверждаю.

— Почему вы сразу же не признались в том, что уже было доказано материалами следствия?

— Потому что после ваших допросов начнется дознание сначала прямо в посольстве у Деканозова, а затем там, в Москве, на Лубянке, где за дело примутся энкавэдисты.

— А почему вы решили, что вас освободят и вернут в посольство?

— Анализ ситуации показывает, да и поведение ваших офицеров.

— Профессионально, — признал бригадефюрер. — Вот только окончательно вопрос еще не решен. Все зависит от вашего поведения. Насколько я понял, вы не рады возвращению в Россию?

Смоляков замешкался, затем словно бы вспомнил о чем-то, передернул плечами и попытался вскинуть подбородок.

— Почему не рад? Это моя родина. К тому же Германия развязала войну.

— Понятно, господин Смоляков, понятно. Вы боитесь допросов в НКВД и «десяти лет без права переписки» [22] Родственникам приговоренных к смертной казни политзаключенных коммунисты сообщали, что они «приговорены к десяти годам без права переписки». . Как там будет дальше, увидим, а пока молитесь Богу, что нам удалось вырвать вас из рук нашего, германского, «НКВД». И потом, учтите, даже если бы вы захотели сейчас остаться в Германии, мы не смогли бы вас принять, ибо Деканозов не покинет пределы Рейха, пока не увидит вас живыми или мертвыми в своем дипломатическом вагоне. Причем он предпочел бы увидеть вас мертвыми. Это позволило бы ему представить вас обоих в Москве как героев, как мучеников, погибших в застенках гестапо, но никого не выдавших и ничего существенного не сообщивших.

— Эт-то понятно, — процедил Смоляков, тоскливо глядя куда-то в окно.

— В таком случае, оговорим детали вашего путешествия. Поезд с Деканозовым и членами его посольства уйдет в сторону Софии без вас. С вами еще… побеседуют наши сотрудники.

— А потом?

— Вас доставят в Софию, или прямо в Свиленград, на специальном самолете. Это даст нам возможность уточнить кое-какие вопросы, которые возникли к вам у нашей службы безопасности. А вам — прийти в себя, немного отдохнуть. Жить вы будете в отеле. Ресторанное питание, неплохой номер… Пользуйтесь нашей добротой, Смоляков. Ведь еще неизвестно, как к вам отнесутся в Москве, в НКВД.

— Но если вы отправите нас на спецсамолете, в Москве сразу же истолкуют это как свидетельство нашего предательства. То есть, получится так, что вроде бы мы все рассказали, вы нас перевербовали и со всеми почестями отправили на спецсамолете.

— Разве наши службы предлагали вам стать германским агентом?

— Нет.

— Вот видите! — Шелленберг поднялся и с минуту постоял спиной к Смолякову, осматривая часть внутреннего дворика, открывавшегося из окна его кабинета. — Так и объясните своим энкавэдистам, что о вербовке не было и речи.

— Но кто нам поверит?! — изумился Смоляков. — Особенно если вы отправите нас в Свиленград самолетом.

— Вы правы, никто не поверит. Почему они должны верить вам?

— Тогда зачем же вы решили отправлять нас отдельным самолетом?

Шелленберг наконец повернулся к нему лицом, и Смоляков мог видеть, как на еще довольно молодом, аристократически холеном лице Шелленберга заиграла садистская улыбка.