Джурица Лабович - Грозные годы

— Почему у меня все ладится с комиссаром, а с товарищем командиром — нет? Ясное дело: товарищ командир — солдат, политически не очень образованный человек, а товарищ комиссар — культурно образован, политически подкован. Вот почему с ним я легко нахожу общий язык.

— Опять ты за свое? — пробормотал здоровенный взводный, который только недавно спорил с Рыжиком.

— Смотрите, пожалуйста! — язвительно захихикал Рыжик. — Вот вам образец политически неграмотного человека, что недопустимо для бойца революционной народной армии!

Партизаны вытянули шеи и заулыбались, предвкушая новый спор, но взводный только махнул рукой и шмыгнул в кусты.

Рыжик появился в отряде примерно год назад. На нем были брюки со штанинами разной длины, разорванная на спине рубашка, стоптанные башмаки. Обращали на себя внимание его кудрявый чуб, из-за которого его и прозвали Рыжиком, и живые, сверкающие глаза. Рыжику была свойственна какая-то странная, чересчур развитая любознательность. Всего за три месяца, проведенных в отряде, он узнал биографии всех бойцов, судьбу их родственников, пронюхал, кто чем занимается в свободное время, кто что читает. С редкой проницательностью он изучил характер командира. Он очень привязался к комиссару, так как тот был ему ближе по роду своей деятельности.

Частенько Рыжик рассказывал партизанам, как бродяжничал и попрошайничал, мечтал о революции, беседовал с людьми о загробной жизни и понял, что люди, как это ни странно, часто верят в то, о чем они не имеют понятия. Сам он всегда старался как можно больше узнать о жизни и выяснить для себя такие вопросы, как, например, появилась Земля, а потом и он на ней? Ведь такого могло и не быть.

— Нужна была, — говорил он, — какая-то исключительная причина, чтобы Земля оказалась именно там, где она находится, и чтобы я родился именно в это время. Что, например, было бы, если бы я родился во времена гладиаторов в Древнем Риме? Или в Элладе, когда Одиссей скитался по морям? Конечно, это было бы плохо. А если бы я родился не сейчас, а на двести лет позже, было бы еще хуже. Поразмыслив, я понял, что должен был родиться или сейчас, или никогда!

Партизаны слушали его фантазии и спрашивали, как он все это себе представляет. А Рыжик с готовностью всезнающего человека пространно им все объяснял.

— Если бы я, — говорил он, — родился в те далекие времена, допустим в средневековье, на Земле все сейчас выглядело бы по-другому, это точно, и с историей было бы много всяких недоразумений. В те времена люди верили в существование колдунов и ведьм, считали, что Земля плоская. А так как я не дурак и не верю всяким глупостям, то меня сожгли бы как какого-нибудь еретика. А могло бы быть иначе, — продолжал он. — Раз я умен и храбр, то наверняка возглавил бы какое-нибудь народное восстание. А мир тогда не был готов к социалистической революции, поэтому меня поймали бы инквизиторы и учинили надо мной расправу.

— И ты, значит, решил, что родился вовремя? — подзадоривали его бойцы, которые с интересом слушали болтовню Рыжика.

— Несомненно, — с готовностью подтверждал он. — Я рожден для участия в пролетарской революции.

— А если бы ты родился позднее, лет этак через двести?

— Скажу честно, для этой эпохи я, пожалуй, слишком примитивен.

Выслушав в очередной раз рассказ Рыжика о его предназначении, один из партизан, белобрысый парень, спросил:

— Слушай, Рыжик, а что ты думаешь о завтрашнем агитпоходе? Ты знаешь, что тебе идти в село Поворян?

— Отлично! Так я и думал! — воскликнул Рыжик. — Прежде всего я сведу счеты с попом Кириллом. Подумайте только, он вздумал на меня жаловаться командиру! Я с ним принципиально обсуждаю некоторые вопросы, а он жалобы взялся писать. Контра он, этот поп. Я так и командиру сказал.

Белобрысый подмигнул бойцам и снова обратился к Рыжику:

— А правда, что ты, разговаривая с попом о боге, поссорился с ним?

— Правда, — ответил Рыжик. — Начал, значит, наш отец Кирилл доказывать, что Иисус был первым революционером и коммунистом. Он, говорит, основатель коммунистической идеологии. Одним словом, ересь несет, и ничего больше! — Тут Рыжик захихикал и ударил руками по коленям. — Да как же, спрашиваю я, отец Кирилл, твой Иисус мог «быть первым революционером, когда он проповедовал: «Если тебя ударят по одной щеке, подставь другую»? Разве это не рабская идеология, узаконивающая всякую эксплуатацию? Разве это не означает: прощай, революция? А поп мне на это отвечает: «Хоть это и правда, сынок, но наш Иисус все равно был первым коммунистом. Он был против крови и насилия». «А-а, вот ты и попался, святой отец! — обрадовался я. — Разве это не значит, что твой Иисус советует пролетариату отказаться от оружия и просить милостыню у буржуазии? Смысл такой политики ясен: товарищи пролетарии, забудьте об оружии и классовом сознании и несите свое ярмо покорно». Ну, здесь я его и добил. Он часто-часто заморгал и начал лепетать, что в те времена-де пролетариата не было, но никаких серьезных доводов в защиту своего тезиса привести не смог.