Василий Добрынин - Последняя мировая... Книга 1

— Сходили, под Курском, в броне, так же, клином… Уже отходились!

— Ну, до танков было тогда, — как до луны, не ближе. А на льду, навстречу броне, выступил боец, из свиты по правую руку Невского. Невский с ним говорил накануне.

— Тактику обсуждали, — шутливо заметил кто-то.

— Вот именно. Самый обычный боец, из народа. Ни вам щита, ни кольчуги: зипун, а руках — дубина. А сверху — русский дух и отвага.

— Что, этого немало!

— Конечно, не мало. Дубинка грянула в лоб коню. Конь — наземь, в смысле, на лед! Рыцарь — кувырком, через голову, — дальше. И все — он уже обречен! Он подняться не может, без посторонней помощи. Броня и кресты; пурпурные, белые и голубые, длинные шлейфы, — зрелище, да? Представьте! Это и были черти, в жуть размалеванные. В кровавых слезах и в страхе, от них по углам разбежалась Европа. А наши дубинки ложились коням между глаз, сноровистые люди ловили руками длинные шлейфы — черти летели наземь. Чем кончилось, — знаете. Вот вам, и будьте любезны: не так страшен черт, как его малюют!

— Мудрость народная, кровью омытая?

— Разве не так?

— Так, Михалыч, все так, только кончилась мудрость народная!

— Кончилась? Это на чем, интересно?

— Ну, а что же здесь делаем мы?

— Фильтруемся.

— Ну, дознаемся…

— Фильтруемся? А при фильтрации возникает осадок…

— Хочешь сказать: это мы должны выпасть в осадок? Мы — люди.

— Фильтрации нет без осадка!

— Вот что выходит, — узнал Мирка голос того, кто пришел с допроса, — я — воевал. В списках части имеюсь. Но там сообщили: «под Ельней, без вести…». Все! И он говорит мне: «Так ты, друг мой, сдался, чтоб шкуру спасти!». Не верит, я это вижу: не верит!

«Друг мой» — Мирка узнал Викента: Его манера.

— Увечье увечьем, а Ельню я знаю. Там жарко было!

— Да уж, не продохнуть! Мы без еды, неделями! И, главное, без патронов! И головы не поднять: прут на нас, как тараканы, а мы их держим!

— Тараканы! Таракана тапочком, дома хлопают.

— Ну, гады кишащие. Мы их чудом: без техники, боеприпасов, снарядов — на честном слове, — держим!

— Не было руководства, — узнал Мирка голос Михалыча, — дезорганизация. Вот в чем причина потерь. Это ж так?...

— Руководство? Да мы забыли, что это такое! Из батальона, за десять дней, десяток людей, может быть осталось. Все! А те прут: сытые и довольные. Танки, свинюки резвые давят нас, давят. И небо в копеечку: мины, снаряды! Все, поломали нас! Пятеро мы сбрелись, оглохшие и никакие. А все: мы в тылу немецком. Ну, что? и собрали нас, как овец, и погнали на запад. Злющие были: все ж мы им дали крепко! А в первой деревне, нас уже человек пятьсот — согнали в колхозный хлев, и начался плен.

— Много наших тогда ночевало под дулом в колхозных хлевах…

— Да, в наших же собственных скотных дворах, ночевали мы под прицелом немцев. Второй день: на станции, нас уже тысячи две с половиной. Больные, раны гноятся, и ни бинта, ни кусочка марли! Кто ранен — уже не жилец. По кюветам толкали таких, и стреляли. Много, много так полегло!

Мирка вспомнил немцев, убитых им. Пятью патронами обошелся, а в лицо одного человека, Игоря Мироновича, немец всадил пригоршню пуль …

— А что мы могли? Тогда, когда в плен нас брали? Что я мог, говорю: оглохший, песка полный рот, без патрона. Да, ножик хотя бы — совсем ничего, а они уже все — вот они! Голову в плечи, спрятал глаза — и вперед, куда показали, дулом под ребра!

— В окружениях первых дней войны, не солдат виновен, — сказал Михалыч. — Нет солдатской вины в окружениях. Или есть, но мало.

— Хм, а чья есть?

— Руководства. А окружение для солдата — прямая дорога в плен.

— А ты вокруг посмотри; на себя, и на нас, и еще раз скажи — кто виновен!

— А на станции, — тихо спросил кто-то, и уточнил, назвал ее — не на ней?

Названия не расслышал Мирка.

— На ней

— Я тоже там был. А в какое время? Ага, значит, вместе мы были… А не встретились, видишь…

— Да, может, и к лучшему.

— Кто его знает…

— Но, то, что ты цел, не жалей. В старости меньше проблем со здоровьем.

— А я доживу?! А вообще-то, на теле след есть.

— Видимый?

— Ну, да как бы сказать-то...

— Как есть.

— Вообще-то, видимый

— Так чего ты молчишь?

— Да след такой, что…

— Да, какой бы он ни был! Ты не молчи! Оправдательный фактор, ты что?...

— До пленения было, пораньше...

— Неважно!

— М-мм, — услышал вздох Мирка, — ко мне, в общем, в окоп прилетела во время бомбежки, нога в сапоге — оторвало по голенище… А сверху, на задницу — это уже на мою, — угодила лопатка. Видно, с того же окопа, с того человека. С высоты, я так понял, с хорошей, влетело. Ударило, так аж в ушах прозвенело! Да и не то что бежать потом, а ходить не мог, в санчасть обращался, там что-то делали. Были порезы, ушибы… Неделю зубами скрипел.