Богдан Сушинский: До последнего солдата

Даже приоткрыв глаза и ощутив на груди голову женщины, Андрей все еще не решался ни притронуться к ней, ни просто пошевелиться. Настолько невероятной казалась сама мысль о том, что рядом с ним действительно может оказаться женщина.

— А-а, вот ты и проснулся!… — жарко и почти ликующе дохнул ему кто-то в ухо. — Но лучше вновь закрой глаза. И помолчи, теперь уже только помолчи.

Резковатый запах солдатского одеколона смешивался с приторью настоянных на дымных кострах волос. Чуть ниже соска — упругий клубок девичьей груди.

— Ты, Клавдия…

— Какая еще Клавдия?! — не зло, а томно как-то возмутилась женщина. — Никакой Клавдии не было и быть не может, — горячечно и все еще безо всякого намека на ревность или огорчение, продолжила Войтич. — Жди, дураша, придет она к тебе, подстилка майорская! Поэтому лежи и молчи. Слышишь меня: закрой глаза и молчи, а то опять все не сложится.

— Почему опять?

— Ну, как тогда, в моем «бункере».

— Тогда я попросту не решился.

— Дурак, значит. Раз уж облапил девку, то что ж тут решаться? Уже, считай-радуйся, все решено.

Только теперь Андрей понял, что он уже полуоголен. Нога женщины жарко обвила его ногу; одной рукой Калина нервно теребит волосы где-то у него на затылке, другой беспощадно расправляется с остатками одежды.

Не выдержав этой пытки, Беркут захватил Калину за талию, плавно перекатил через себя и, обнаружив, что под короткой, из шинельного сукна, юбчонкой — лишь голое, пылающее жаром тело, подмял под себя и попытался яростно наброситься на нее. Ошибки, которую допустил при первой встрече, он уже не допустит. Однако Калина вывернулась, отжав подбородок мужчины, слегка успокоила его и только тогда молвила:

— Это ж тебе не в рукопашной, капитан. Тут все нужно делать спокойно, деликатно, а главное — умеючи.

— То есть как это «умеючи»? — нервно переспросил он.

— То есть так это, что женщину так заласкать нужно, — тихо, рассудительно наставляла его Войтич, — чтобы она упала в обморок, и, так и не воскресая, всю ночь напролет отдавалась тебе.

— Всю ночь, и не воскресая?

— Желательно, не воскресая. Томная женщина всегда отдается слаще.

— Чего же ты упираешься?

— Ты же еще и не пробовал ласкать! — возмутилась Калина.

Вывернувшись из-под массивного тела Андрея, она тотчас же принялась деловито, словно к молодому жеребцу приценивалась, ощупывать его мощный торс, а проделав это, восхищенно заохала.

— Но сюда кто-то может войти, — вдруг некстати спохватился Беркут.

— Как войдет, так и выйдет. И черт с ним. А нахрапа полезет, пристрелю, — спокойно заверила Калина. — Дверь я закрыла. Входную и нашей комнаты. Разве что немцы в ночную атаку попрут, но и тогда пусть без тебя их попридержат. Сегодня моя ночь. Зря что ли вечером баньку устраивала. Для себя отмывала, старалась.

— Отмывался вроде бы я сам.

— Только потому, что не позвал.

— Как сюда шла, никто не видел?

— Клавдии, во всяком случае, не заметила. Так что можешь успокоиться.

— При чем здесь Клавдия?

— Но ты же назвал ее, а не меня.

Окончательно расправившись с одеждой мужчины, Калина вновь похвалила себя за то, что отмыла его, и сладострастно повела губами по груди, животу, опускаясь все ниже и ниже.

— После этой ночи никакой Клавки тебе уже не понадобится, — пригрозила она, прежде чем предаться тому способу первородного греха, предаваться которому Андрею приходилось только с Анной Ягодзинской. Впрочем, до сих пор он все еще весьма смутно представлял себе, как это делается.

Тем не менее с первого же мгновения понял, что Калина права: чувство, нахлынувшее на него при первых же прикосновениях женских губ, не подлежало никакому сравнению. Оно было настолько яростным и всепоглощающим, что в какие-то мгновения Андрею показалось, будто он впадает в магнетический транс и, теряя чувство реальности, возносится к вершинам блаженства.

— А все же, почему ты назвал ее, а не меня, капитан? — вернул его к реальности томный голос Калины, совсем не такой грубый, к какому Андрей привык, и вообще совершенно не похожий на голос Войтич.

— Просто к тому времени я еще не проснулся.

Войтич улеглась рядом с капитаном, завлекая его на себя, и долго, страстно исцеловывала грудь, шею, щеки, глаза…

— Теперь, просыпаясь, ты будешь произносить только мое имя. Только мое! Кто бы ни оказался к утру в твоей постели.

— Это будет ужасно.

— Наоборот, сразу же будешь вспоминать ночи, проведенные со мной, — все так же нежно и игриво уточнила Калина. — Я ведь тебе нравлюсь.