— Это ж додуматься надо: немцы полстраны оккупировали, молодежь в Германию угоняют, а она им «шпрехен зи дойч» преподносит.
В том, что Лазарев говорил сейчас, было что-то и от заискивания, однако произносил он эти слова грубо, бубня себе под нос, сурово сдвинув на переносице косматые, подернутые сединой брови.
— Но вы же сами сказали, что учила она не только немецкому.
— Не только. Русскому — тоже. Но ведь школа-то немецкой была.
— Почему немецкой? Дети учились местные, сельские. Химию, физику, математику изучали. Ну а немецкому они и до войны там обучались. И после войны будут. Великий европейский язык…
— Что-то я не пойму вас, товарищ капитан, — агрессивно насторожился Лазарев, удивленно уставившись на командира гарнизона. — По-вашему, во всем этом… — попробовал он снова завладеть своей бумажкой, но Беркут отстранил свою руку, — вообще нет никакой политики? Вроде бы и не было сотрудничества с оккупантами, не было пособничества…
— Послушайте, вы, «особо доверенный», вы-то сами чем промышляли все годы оккупации? Только правду, правду! Я ведь все равно проверю.
— Я? — хмыкнул он. — А что я? Я мог кем и чем угодно.
— Почему вы могли, а остальные нет?
— Как особо доверенное лицо…
— Отвечайте на мой вопрос. В качестве кого вы работали во время оккупации? — резко потребовал Беркут.
Какое-то время Лазарев все еще удивленно смотрел на капитана, словно ожидал, что тот откажется от попытки допросить его, но, почувствовав, что капитан сумеет настоять на своем, нехотя ответил:
— Так ведь работал. Но это уже другой параграф. Сумел войти в доверие врага, усыпить его бдительность. Устроился чем-то вроде кладовщика при сельской общине, которую они тут создали.
«А ведь Глодов так и предположил, что он мог быть колхозным кладовщиком! — вспомнил Беркут. — Хотя понятно, что никакого разговора о роде деятельности с задержанным у него не происходило».
— Значит, кладовщиком, говорите? При общине, созданной оккупантами? Божественно. Тогда почему вас нет в этом списке? — Беркут припечатал листик к столу, выхватил из офицерской сумки и положил рядом с ним карандаш. — Свою фамилию туда. Собственноручно. Ничего-ничего, кому надо — разберутся, — упредил он возражение Лазарева. — И не заставляйте меня повторять дважды. Свою фамилию — в общий список, причем первым. Чуть повыше фамилии той несчастной санитарки, которую вы готовы упрятать в Сибирь.
Не отводя взгляда от капитана, Лазарев дрожащими руками нащупал на столе список, и в какое-то мгновение Беркуту показалось, что он вот-вот уничтожит эту страшную бумаженцию. Однако «особо доверенный» не решился на это.
— Все равно там, где надо, я объясню, что это вы заставили меня вписать свою фамилию, — медленно, дрожащей рукой выводил буковки кладовщик общины, обладатель права первого доноса.
— Подробности меня не интересуют, — снова завладел списком Беркут. — А теперь объясните мне, почему в сорок первом вы не пошли на фронт. По повестке ли, добровольцем… Или в крайнем случае не отошли с нашими.
— Отстал я. В окружение попал. Был призван, однако попал в окружение. Да, попал! И вернулся в село! — сорвался на истерический крик Лазарев. При всем своем высокомерном презрении к коменданту этого обреченного гарнизона, он все же понимал, что вопросы, которые только что прозвучали, будут задавать ему еще не раз. Об этом он как-то не подумал. — Не знаю, как вы тут воюете, но у меня перед Родиной свои заслуги…
— Заслугами будете потрясать на суде. Почему, оказавшись на оккупированной территории, вы не взяли в руки оружие? Почему не пошли в партизанский отряд? Или, может быть, в этих краях не было партизан?
— Да какого дьявола в партизаны? Зачем в партизаны?! — наконец-то по-настоящему перетрусил Лазарев. — Я ведь в доверие врага… Они меня на такой, можно сказать, пост… Два села, как на ладони. Кто нашим остался, кто сразу предал, кто так, по мелочевке прислуживал… О каждом ведь знаю.
Беркут вцепился в его ватник на плече, с силой привлек к себе.
— Многие наши беды на этой войне именно от того, что тысячи, десятки тысяч таких, как вы, слишком активно «втирались в доверие к врагу», устраиваясь, кто кладовщиком, кто фуражиром, а кто и прямо в старосты. Вместо того чтобы сражаться с врагом, как надлежит мужчине. Вы поняли меня?
— Так вы что, обвинить меня хотите?
— Миллионы людей, стариков, женщин, раненых окруженцев, оказавшись на оккупирова территории, под угрозой голодной смерти вынуждены были, кто как мог, зарабатывать себе на кусок хлеба. Но это не вина их, а беда. Вина же в этом наша. Мы, армия, откатывались, оставляя тысячи километров территории врагу. Бросая свой народ на произвол судьбы. Это я вам говорю, воюющий в тылу врага с июня сорок первого.
Читать дальше