Сергей Фетисов - Хмара

Никифор вскочил и побежал к окапывавшимся бойцам. Командир роты все еще кричал, размахивая пистолетом:

— Сюда! Занять оборону!.. Ко мне!

С разбегу Никифор упал в цепь. Перед тем как упасть, он несколько раз оглянулся. Непреодолимую, инстинктивную потребность озираться, осматриваться вокруг в минуту опасности, как зверек или птица, Никифор не раз замечал за собой и за фронтовыми товарищами. И каким-то звериным обобщающим зрением, словно на мгновенной фотографии, он зафиксировал все, что в тот момент происходило на поле.

Несколько бойцов одновременно с Никифором бежало в одном с ним направлении — на край свекловичного поля, где командир роты организовывал оборону. Еще два-три человека поднимались с земли и были, что называется, на стартовом положении. Артиллеристы с таким напряженным и целеустремленным вниманием следили за спуском в балку, что одни их позы внушали невольную уверенность: эти парни не прозевают, не бросят свою зевластую пушку, не убегут. На дальнем конце, где начиналась полоска кустарника, стояла раскрылатившаяся дверками «эмка», командир полка с адъютантом и двумя штабистами пытались развернуть вторую цепь из бойцов, бывших поблизости. А сзади из кустов выдвигались подоспевшие на помощь танки. Родные, краснозвездные, долгожданные, они появились как нельзя вовремя!..

Красные звезды, грубо нарисованные поверх фашистских крестов на башнях, ввели Никифора в заблуждение. Да и не только его одного.

И осталось еще несколько секунд неведения. Для многих — последние секунды жизни.

Рядом с Никифором лежал боец с простоватым деревенским лицом — один из тех, кого в приказах и донесениях официально именовали истребителями танков, а в солдатском обиходе звали, не без насмешки, поджигателями. Бутылки с горючей смесью, которыми их вооружали, никак не походили на серьёзное оружие-обыкновенные бутылки из-под пива и водки, реже из-под шампанского, запечатанные похожей на сургучную головку спичечной серной смесью. Иногда и водочные этикетки сохранялись в целости, и шутки по этому поводу не иссякали. Поджигатель успел насыпать перед собой холмик земли, положил на него винтовку и теперь справа от себя саперной лопаткой делал углубления для бутылок с таким расчетом, чтобы они были под рукой…

— Ну как, пехота? — улыбнулся ему Никифор. — Выпьем за победу?

Поджигатель обнажил в ответной улыбке белые крупные зубы. Этих шуточек он наслушался будь здоров. Но сейчас дело было не в очередной, не слишком-то остроумной шуточке, а в тоне, каким она была произнесена. В том втором, глубинном смысле, который всегда имеют слова.

Но тут началось.

Всю мощь огневого удара танки с фальшивыми звездами обрушили на сорокапятки. Оттуда, от кустов, позиции артиллеристов были видны как на ладони, и танки вели огонь прямой наводкой. Тихое солнечное утро померкло для Никифора. Мир наполнился грохотом, звоном в оглохших ушах, едким дымом, ужасом бессилия. Никифор старался как можно плотнее приникнуть к земле, ища у нее защиты, но земля отталкивала его — взрывные волны приподнимали, отдирали тело от неглубокой впадины, в которой он лежал. Кожа спины приобрела необыкновенную чувствительность: взметенные взрывами комочки земли падали на него, и всякий раз, внутренне содрогаясь, он ждал другого — горячего, режущего прикосновения металла.

Никифор лежал, прижавшись щекой к жесткой за-осеневшей траве, лицом к соседу-поджигателю, и увидел, как тот вдруг приподнялся на руках, выгибая спину. Ноги у него странно подергивались, а голова все круче откидывалась назад, затылком он почти доставал до лопаток.

— Эй! — окликнул его Никифор. — Ты что?

Широкое простоватое лицо поджигателя выражало безмерное удивление, взгляд был устремлен куда-то в пространство. Он сделал движение головой, словно хотел обернуться к Никифору, но руки подломились, и он ударился лицом о приклад винтовки.

— Ты ранен? — прокричал Никифор, уже не сомневаясь в этом и обшаривая взглядом его тело. Крови нигде не было, лишь пониже лопаток виднелось что-то грязно-белое, похожее на расплющенную свекловичную мякоть. Никифор подполз к нему, приподнял голову и отодвинул в сторону винтовку.

Поджигатель слабо приоткрыл веки, сладко почмокал губами, как в полусне, и затих с умиротворенным, поразившим Никифора, каким-то просветленным выражением лица. Грязно-белое пятно на спине, которое Никифор принял за ошметок сахарной свеклы, вдруг набухло кровью и начало быстро расплываться по гимнастерке. Кровь била, как в роднике вода, вспучиваясь бляшками, и белые обломки ребер торчали поверх кровавой лужицы жутко и неправдоподобно.