Войцех Ягельский - Башни из камня

Иса, так разочаровавший меня в первую встречу, велел ждать, пока он пришлет кого-нибудь из своих людей. Я должен был узнать посланца по спичечной коробке из какого-то индонезийского отеля с белым орлом на красном фоне и арабской надписью.

Вот теперь время стало тянуться невыносимо медленно. Не в силах найти себе места, тщетно пытаясь подтолкнуть ставшие прямо-таки неподвижными стрелки часов, я попросил Мохаммеда повозить меня по лагерям беженцев вокруг Назрани. Мы оба остались довольны: он, потому что я платил ему за целый день, я, потому что убивал таким образом время. Мохаммед рассказывал, как выглядит мир по ту сторону границы, куда я только собирался попасть. Слушая водителя, я пытался представить себе то, что он описывал.

— Я родился в Грозном и знал город, как свои пять пальцев, а теперь то и дело теряюсь в руинах, — говорил, как бы не веря сам себе. — С площади Минутка, ну той, в центре, можешь теперь полюбоваться вокзалом. А когда-то между ними стоял целый район многоэтажных домов. От полумиллионного города остались одни развалины. Я как-то ехал, увидел русских, они шли по улице и взрывали те дома, что уцелели в бомбежках. Удивлялись. «Как это? — говорили, — Мы столько бомб сбросили, а этот уцелел?»

Обычно я ездил к беженцам к поезду, стоящему в чистом поле за деревней Карабулак.

Издалека создавалось впечатление, что поезд остановился из-за аварии или просто так, по желанию пассажиров. Люди прохаживались вдоль вагонов, особенно не отдаляясь, как будто из страха, что поезд тронется без них. Потягивались, распрямляли затекшие руки и ноги. Мужчины, сбившись группами, курили, женщины суетились, собирая разбегавшуюся детвору.

Иллюзия временной остановки исчезала, когда ты подходил ближе.

В вагоне номер двадцать семь жил знакомый Мохаммеда, Алхазур. Когда он попал в Карабулак зимой, считал себя счастливчиком, получив место в поезде. Тут было как-то уютнее, как-то по-людски, теплее, чем в только что поставленных в степи палатках. Люди дрались за места в вагонах, семьи пытались получить как можно больше мест, причем желательно рядом друг с другом.

Не думали они, что им придется сидеть здесь так долго. Главное, пережить зиму, — успокаивали сами себя, — а потом как-нибудь образуется. Но зима стала кошмаром. Нетопленый поезд превращался в холодильник. Мучительней всего была теснота. Сидели целыми днями в бездействии, в духоте и гаме, без всякой надежды на минутное хотя бы одиночество. Все время тебя кто-то толкал, дотрагивался, шумел, со всех сторон окружали лица родных и знакомых, которые с каждым днем, с каждым часом становились все более ненавистными.

Мужчинам было легче. Они занимали места у окон или выходили в коридор покурить. Ну, и им позволено было кричать, когда нервы не выдерживали. Женщины могли разве что плакать. Одна в ту зиму сошла с ума, и врачи вывезли ее в Карабулак. Никто даже не спросил, куда.

Весна, необычно теплая и солнечная, вместо ожидаемого облегчения, поразила их ужасом наступающего лета. В нагретом за день на солнце, пышущем жаром вагоне, невозможно было спать. Жара отбирала сон, последнюю передышку, оставленную им сердобольной теснотой.

Люди целыми днями бесцельно бродили вокруг поезда. Чистая степь, растянувшаяся до самого горизонта, убивала желание что-то делать, лишала всякой инициативы. Вокруг не было дословно ничего, ни одного деревца.

Иногда, особенно вечерами, от поезда все-таки отрывались какие-то силуэты. В одиночестве или вдвоем брели, куда глаза глядят, исчезая за горизонтом. Одинокие шли подумать или поплакать, пары — попытаться отыскать в себе то, что осталось от чувств, от желаний.

А как-то один единственный раз поезд неожиданно тронулся. Присланный из города машинист хотел проверить, исправен ли локомотив, годится ли еще в работу. Неожиданное движение вырванных из летаргического сна вагонов чуть не довело людей до безумия. Одни догоняли поезд, как будто видели в нем последнюю, исчезающую надежду. Другие — наоборот, выскакивали на ходу, сталкивали детей со ступенек на землю, выбрасывали в окна пожитки. Старшие, помнившие выселение чеченцев в Сибирь и Туркестан, кричали, чтоб народ бежал, а то поезд снова увезет всех на погибель.

Алхазур подумывал даже, не вернуться ли еще до начала лета в Грозный. Не мог представить себе лета в поезде, да и тягот еще одной зимы в вагоне он бы уже не вынес. Хотел бежать, сам не зная куда, но твердо веря, что лучше будет везде.