Александр Пересвет - Воин Донбасса

Тихон остро посмотрел на него.

«Тут есть пафос, я знаю, — выдержал этот взгляд Алексей. — Прости. Это только для того, чтобы ты идеологию понял. Просто тоже хочу предупредить сразу: как офицер, русский офицер, криминалом погоны свои пачкать не буду. Да, я знаю, что по делам «Антея» видел только макушечку. Но если там, под макушечкой, что-то такое объявится, то я выйду любой ценой!»

Тихон продолжал смотреть на него стальными глазами. Трещинка на лбу его между бровями стала глубже.

Алексей держал этот взгляд, зная, чувствуя по такой же стальной волне, поднимавшейся изнутри, что так и будет. Если он увидит, что в «Антее» творится криминал, то посмотрим ещё, кому цена выхода покажется больше…

Будет так или никак! Такое он выбрал себе жизненное кредо. Ещё в детстве, в тех драках — что с камбродской шпаной в Луганске, что с бежицкой в Брянске.

Наконец, Ященко усмехнулся — одними губами.

«Ты пей пиво-то, пей, — посоветовал он. — А то ишь, раздухарился…»

Помолчал и сказал:

«Правильный ты пацан, Лёшка. Жаль, не казак ты. Но я тебя вполне понимаю. С офицерским твоим словом. У нас тоже свои принципы есть. Кстати, из того же места растущие…»

Ещё пауза.

«Есть у меня друг один — может, познакомлю когда, — продолжил Ященко. — Служили вместе, воевали. В Карабахе ещё. Официально тогда считалось — миротворили. То есть это такая служба, когда с обеих сторон в тебя пуляют и заложников из русских военнослужащих хватают.

И был у нас криминал. Причём ломовой. Аккурат перед дембелем.

Вырезали мы пост армянский… Случайно получилось, по ошибке. Вышли не в том квадрате. Горы…

Но при обстоятельствах на пожизненку тянет.

Разборка была поначалу крутейшая. Спасло нас, по совести, то, что, в общем, бодались наши тогда как раз с армянами. А их фидаины тоже не зайчиками выступали.

Так что начальство ситуацию развивать не стало. Списали на боевые. Или вообще на азеров. До нас итогов не доводили, сам понимаешь. А нас те же особисты тишком да бочком в Москву. И раскассировали по разным полкам.

И было нас трое друзей там. Прикинь — мальчишки ещё. Срочники, по двадцать лет. И на каждом — по трупу. И на мне — два.

А он ведь тёплый ещё, человек-от, когда к нему прижимаешься и горло режешь. А горло-то резать не умеешь, не попадаешь. Да не финкой, а штык-ножом корявым. И сам ты его боишься, человечка того… А он дёргается, умирать не хочет, не верит ещё, что сейчас умрёт. И ты, ты словно чувствуешь его в эти секунды в самом себе. Ты будто страх его вбираешь… И ты точно так же в ужасе от надвигающейся смерти. Словно не его, а тебя режут! А потом он обмякает, ещё хрипя. А ты всё бьёшь, бьёшь его. Боясь знаешь чего? Боясь расстаться! Словно вот перестанешь бить — и тогда умрёт он окончательно. И ты вместе с ним. И бьёшь его, словно за соломинку хватаешься, от смерти своей…

А потом он лежит перед тобой и дёргается ещё… Потому как всё равно не добил ты его от неумелости своей. И ты безумно надеешься, что не помрёт он, что не ляжет труп его на тебя! Потому как чувствуешь ты тяжесть его, знаешь, что до конца жизни на плечах твоих лежать будет труп тот…».

Помолчал. Алексей молчал тоже. Вбирая.

«И был другом моим Максимка, — продолжил Ященко. — То есть и остался, конечно. С Урала парень, из Миасса. Тихий, молчаливый, покладистый. Интеллигентный, можно сказать. Хотя из рабочей семьи, без мудрствований.

А второй был Витька. Тоже из рабочего посёлка родом. Этот — решительный, уверенный. Заводила. Дедам нашим ротным с самого начала отпор давал. Били его те однажды вшестером. Так он отлежался, а потом в один день всех шестерых отметелил. По одному. Будто по графику. Так что закаялись деды с тех пор к нему придираться.

Ну и я. Молодой тогда тоже, глупый. Всё испытывал себя. Однажды, когда на стрельбище были, ещё в учебке, отправили меня за вал караулить — ну, что по-за мишенями. А то повадились там гражданские грибы собирать. Могло кого рикошетом срезать. Пополз своею волей на вал, и голову под стрельбу высунул, проверял храбрость свою…

Так вот. Лучше всего на посту том Максимка себя повёл. Меня колотило не по-детски — мне ведь пришлось второго ещё срезать, который на шум сунулся. То есть я просто никакой был. Стрельни кто рядом — не то что обсерился бы, с ума сошёл. Витька блевал. И колотило его. Крупно так.

А этот всё осмотрел, фидаинов порезанных обшмонал, карту нашёл у одного. Определил по ней, где мы оказались. Привёл себя в порядок, подчистил за нами, чтобы следа нашего не осталось. Нам пинков наподдавал — и погнал к своим. А то как бы армяне нас прежде не догнали…