Олег Татарченков - Сунг

— Коля, — произнес Саранцев вслух, — Ты не станешь отрицать, что по дороге до переправы с нами может всякое случиться. Напоремся на душманов, завяжем бой… Если придется вглубь территории уходить, то я местности не знаю. Нам карты сопредельной территории не доводили! В итоге «духа» я не приведу. Конечно, живым он обратно к моджахедам не попадет — завалю его. Или на мины наскочим…

При этих словах закончивший намаз и теперь сидевший неподалеку Нурулло вздрогнул.

«Ага, сука, — злорадно подумал Сашка, заметивший краем глаза испуг пленника, — Все же боишься смерти!»

— Но задание мы провалим, — заключил он, — по твоей вине, Коля! И потом ты можешь хоть застрелиться, хоть подорваться, но это тебе уже не поможет. И что тебе Руслан скажет на это на том свете? Знаешь, что скажет? «Козел ты, Николай, и если бы у меня была возможность тебя кокнуть еще раз, то я бы это сделал перед строем всех пацанов». А можешь и кокнет. Перед строем погибших пацанов! Откуда мы знаем, какие на том свете наказания предусмотрены…

Саранцев посмотрел на серые скалы вокруг. На Пяндж, что катил с грохотом свои темные воды. Потом он перевел взгляд на голые ветки гранатового дерева и подумал зло:

«Сейчас уйдет. Не убедил, только разозлил. А отпускать нельзя. Придется стрелять. Что за сутки такие, Господи!.. И никакого теплого ветра не было, — мелькнуло у него вдруг в голове, — Да и цветущих садов тоже. Наверняка здесь «духи» гранаты жрали, вот и семечко уронили».

И сплюнул на землю зеленой тягучей струей насвая.

— Ладно, командир, — ответил после затянувшегося молчания Николай, — Я пойду с вами. Я тебе верю.

— Лады! — Саня не смог сдержать счастливой улыбки.

Ветер «афганец» с упорством дикого зверя бился о стену штабного вагончика.

Выл, кряхтел, царапал старое железо обшивки. Дребезжал ставнями, плотно закрывающими единственное окно пусть временного, но все же человеческого жилья. Десятками разных голосов завывал в трубе печки — «буржуйки», пытаясь вселить страх в человека, одиноко сидевшего за столом.

Человек прислушался к этим воплям и поежился. Он вспомнил картину, что увидел полчаса назад, когда выбирался из своего убежища по малой нужде.

Холодный сырой ветер с юга ожесточенно гнал рваные клочья белесых облаков, подсвеченных сверху почти прозрачным диском Луны. Облака отбрасывали на склоны гор неясные, быстро меняющиеся тени. Словно тысячи всадников проносились по ним в бешеной, понятной только им упоительной скачке. Пограничный Пяндж чернел извилистым клинком сабли. Долина, расстилавшаяся внизу холма, откуда на буйство погоды смотрел человек, то вспыхивала опаловым светом яркого ночного светила, то погружалась во мрак. А где-то вдалеке в горах сверкали пламени зарниц, и время от времени «афганец» доносил грохот…

«То ли гроза, то ли эхо идущей войны…» — вполголоса пропел человек, поправляя бушлат, наброшенный на плечи (в вагончике было прохладно: печка — буржуйка, расположенная в его красном углу, не топилась).

Он представил, каково сейчас дежурным нарядам пограничников. Хорошо ему, вольному: сиди в относительном, но все же тепле, и не высовывай нос в промозглую ночь.

Военный корреспондент Игорь Уфимцев который день куковал на этом участке, не имея никакой возможности выбраться отсюда на Большую землю.

Сначала планы смешала непогода: затяжной дождь в долине поднял уровень воды в реке, залил брод. И полуостров, на котором находилась восемнадцатая застава с военным корреспондентом, оказался отрезанным от основного берега. Но даже если Уфимцев сумел перебраться на другую сторону, это не облегчило его задачу. Путь к таджикскому городу Куляб, расположенный к северу за горными отрогами, лежал через перевалы. А их засыпал снегом все тот же вездесущий «афганец».

Вчера утром появилась надежда: ветер разогнал облака. И на синий небосклон, жарко улыбаясь, влезло весеннее таджикско-афганское (смотря с какой стороны смотреть) солнце. Уфимцев, успевший за пять суток всласть наговориться с бойцами и офицерами, сползать с разведчиками в горы, сходить в близлежащий кишлак (где ему предложили обменять резиновые сапоги на пригоршню анаши); и впавший от вынужденного простоя в меланхолию (от которой не спасала паршивая таджикская водка); воспрянул духом — пора было собираться в дорогу.

Но тут на беду на соседнем участке возникла «обстановка» — «духи» устроили войну. Все передвижения вне заставы были запрещены. И Уфимцеву оставалось только смириться с судьбой.