Збигнев Сафьян - До последней крови

— Меня это тоже беспокоит, — включилась Ванда. — Вроде чересчур много думаем о себе… Такие все хорошо знакомые, связанные многолетней дружбой, вместе в трудные времена… Известно: Юрек, Люцен, Влодек, Янка, Ванда, Метек, Марьян, Зигмунт… Потом будем писать о себе воспоминания. А ведь, мои дорогие, мы здесь как семена, именно как семена, которые позволят вырастить в народе новые ценности. Кого это касается, что мы ощущаем…

— Ванда, конечно, права, — наконец включился Тадеуш, — и в практических выводах также… Думаю о Радване, но то, что сказал Павлик, нельзя игнорировать. Может, это дела далекого будущего. Не знаю, следует ли думать о них сейчас, но… давайте вообразим, что партия рабочего класса берет власть в стране в свои руки. Лучше ли тогда открыто сказать, что это не демократия, а диктатура, что не общенародное согласие, а. борьба классов, или лучше уступать, создавать, например, видимость свободных выборов… Каждое притворство, каждая неискренность ведут к цинизму, к злоупотреблениям…

— Успокойся, — прервала его Ванда. — Все зависит от конкретной обстановки. Иногда нужно так, иногда по-иному. Эластичность в политике рекомендовал еще старик Маркс.

— Именно этого я опасаюсь, — сказал Тадеуш.

Радван иногда принимал участие в работе отборочной комиссии, которая была интересной, так как там он много узнавал о прибывающих людях, об их зачастую необыкновенных и запутанных биографиях. Подбирал, когда удавалось, солдат в свою роту.

Сидели за просторным столом на лавках, было жарко, пилотки бросили на крышку стола, и орел на пилотках 1-й дивизии, серый и тяжелый, сразу бросался в глаза прибывающим.

— Зовут меня Станислав Граля, — сказал вошедший, внимательно вглядываясь в лица офицеров.

Мужчина казался почти стариком. Небритый, он стоял перед ними на широко расставленных ногах.

— Сколько вам лет? — спросил Вихерский.

— Тридцать один. 1912 года рождения.

— В армии служили? Расскажите о себе.

Граля задумался, и Радван почувствовал, что человек не знает, можно ли говорить правду в этом бараке. Еще не знает. Так часто бывает со многими, прибывающими сюда.

— Служил, — ответил он наконец, — в 30-м пехотном полку. В звании капрала. А вообще, — мужчина обращался к Вихерскому как старшему по званию, — я лесник. Потомственный лесник. В 1941 году меня вывезли в Коми АССР. Заболел тифом. Не успел попасть в первоначально формировавшуюся армию… — Вдруг он запнулся, как бы испугавшись, что сказал лишнее. — Жена осталась там. Что с ней будет?.. — И опять обратился к Вихерскому: — Пан капитан из Польши?

— Преподаватель школы подхорунжих в Модлине, — ответил Вихерский.

Граля вздохнул с облегчением.

Он попал в роту Радвана вместе с несколькими другими прибывшими в тот день. Среди них был молодой парень, говоривший по-польски с явным русским акцентом, а также хорошо физически развитый мужчина, несколько старше Радвана, с лицом, которое показалось Стефану знакомым, хотя фамилия Мажиньский ничего ему не говорила. Потом он долго искал в памяти, откуда он знает этого человека.

Следующим представился молодой парень — Станислав Кжепицкий.

— Вы откуда? — спросил хорунжий Тужик, заместитель Радвана по политико-воспитательной работе.

— Из-под Иркутска.

— А из Польши — откуда?

Кжепицкий передернул плечом.

— Я гражданин Советского Союза. Родители выехали из Польши еще перед первой войной. Какая это будет армия? Буржуазная?

— Нет. Не буржуазная, народная. Ведь здесь среди нас нет ни одного буржуя.

Казалось, Кжепицкий обеспокоен. Радван подумал: «Неожиданный поворот судьбы и решение связать свою жизнь с Польшей для Кжепицкого действительно были очень трудными».

Мажиньский был одет во что-то вроде пиджака, перевязанного ремнем. И даже в этом одеянии выглядел вполне прилично.

— Казимеж Мажиньский, — доложил он. — Год рождения 1914-й.

— Ваша специальность? — спросил Вихерский.

— Без специальности. Имею среднее образование. Служащий из Варшавы, — отрапортовал, как выученный урок.

— А в армии?

— Уволен после рекрутского обучения по состоянию здоровья.

— А ваше самочувствие сейчас? — спросил Вяхерский, невольно улыбнувшись.

— Хорошее. Пробовал, — добавил он, — в тридцать девятом пересечь румыно-советскую границу. Поймали и сослали, затем болел тифом…

— Понимаю, — сказал Вихерский и посмотрел на Радвана. — В твою роту рядовым.

Регистрационная комиссия в этот день направила к Радвану еще Стефана Козица, Юзефа Шпака и Станислава Опоровского.