Аурел Михале - Августовский рассвет (сборник)

…И снова он увидел сестру Иляну, жалующуюся, что никак не может избавиться от вшей.

Ну и пройдоха девка эта Иляна! Уж как ей это удалось, но подцепила она себе настоящего барина, младшего сына Стэнчешти. Стариков отправила в город. Землю продать ему не позволила, а напротив, подбила, чтобы еще подкупил. Таким образом она получила именьице в две сотни гектаров. Она же подала идею построить красавицу усадьбу и нашла себе управляющего.

Летом, когда они все приезжали в село, женщинам села трудно было поверить, что эта нарядная и намалеванная госпожа, которая молодеет, вместо того чтобы стареть, та самая Иляна, дочь бывшего кулака Никулая Бобочи, а теперь жена помещика Стэнчешти.

— Ну что скажешь про дочку Никулая? Будто мать родная выродила ее барыней.

— Может, и выродила, как знать? Ведь слава о красоте ее матери обошла всю округу. А какая злющая она была! Боже избави!

— А про Никулая что скажешь? Можно подумать, что никогда в жизни от него не несло овечьим тулупом. Так, смотришь, завтра и депутатом заделается.

— Бери выше, министром! Будто нам от этого легче! Они друг друга делают депутатами и министрами. Помогают один другому, потому что только таким путем могут давить на нас и драть с нас по семь шкур. Чтоб они сгорели, чтоб земля их не носила!

Он, Сильвиу Бобоча, узнавал, что говорят люди об их семье, подслушивая болтовню слуг или подкупая конфетами кого-нибудь из своих сверстников.

С раннего детства у него были две страсти: сладости и болезненное любопытство. То, что ему удавалось выведать, он держал при себе, никому не передавал услышанное и не питал вражды к тем, кто плохо говорил о его родителях. Его удовлетворял сам факт, что ему удалось узнать. Никто не мог превзойти его в умении подслушивать у дверей или незаметно подкрадываться к людям, чтобы послушать, о чем они говорят, а потом так же незаметно исчезать. Он всегда мог вытянуть из других то, что его интересовало.

Поэтому в школе его не любили ни ученики, ни учителя. Его прозвали Жавером [4] Жавер — персонаж романа В. Гюго «Отверженные». — Прим. ред. и старались держаться от него подальше. Позже, угадывая в нем холодную, расчетливую натуру, неспособную на настоящую страсть, женщины не тосковали по нему, хотя внешность у него была более чем приятная.

На фронт он попал из-за желания отличиться. Зная, что никто его не любит и что он не обладает ни одним из тех качеств, которые позволили бы ему завоевать если не любовь, то хотя бы уважение себе подобных, он поставил перед собой цель заставить окружающих признать себя благодаря высоким наградам, — например, ордену Михая Храброго.

Может, если бы родители хоть немного любили его, они даже вопреки его воле избавили бы его от передовой. Его сестре Иляне достаточно было шевельнуть пальцем — и его немедленно отправили бы в тыл, в штаб какой-нибудь дивизии или еще дальше, в штабы запасных частей. Он, однако, не просил их об этом, а тем и в голову не пришло походатайствовать за него.

Его стремление добиться ордена Михая Храброго, впрочем, питалось убеждением, что война долго не продлится. Он был уверен, что за несколько месяцев мощная немецкая военная машина нанесет советским войскам такие удары, что те будут вынуждены безоговорочно капитулировать. С другой стороны, он рассчитывал (в дальнейшем он убедился в ошибочности этих расчетов), что участие румынской армии в войне на Востоке будет чисто символическим. В подобных благоприятных, по его мнению, условиях получить Михая Храброго даже с риском заработать какое-нибудь ранение было не очень-то высокой жертвой.

Но когда, рассуждая так, он решил отправиться на фронт, он еще не знал одну существенную черту своего характера, а именно — что он был трусом. Только на фронте он осознал это, что и было первым разочарованием. Вскоре последовало и другое. Через несколько недель он убедился, что присутствие армии Антонеску на фронте было далеко не символическим, как он надеялся, и что «молниеносная война» становится длительной и невероятно кровавой.

По этим причинам его энтузиазм быстро угас и уступил место страху, беспредельному, жуткому страху, что он может погибнуть от пули или быть разнесенным на куски снарядом.

Будь лейтенант Бобоча иным, он, сделав такое открытие, непременно обратился бы к своим, чтобы они любой ценой вызволили его с передовой. Но он не сделал этого, и не сделал потому, что помешала ему его безграничная, необузданная гордыня.