— Все понятно, — усмехнулся Пинчук.
— Да нет, ты напрасно, сержант, — сказал Давыдченков, оттягивая пальцами кожу на щеке. — Думаешь, я что-нибудь такое? Нет! — Он окунул в чашечку бритву и провел ею по щеке, смахнул пену, потом еще раз провел. — Просто я привык, чтобы все, значит, на высоте.
У Давыдченкова были любимые слова — «на высоте».
— А чего тут удивительного? — сказал Пинчук. — Если бы и познакомился.
— Конечно, ничего удивительного, — согласился Давыдченков. — Губы у нее накрашены. А так — на высоте. Ты сколько раз бреешься?
— Смотря когда, — ответил рассеянно Пинчук. — Если зарастешь крепко, так раза три бороздить надо. Ну, а обычно одного раза хватает.
— Ты счастливец, — сказал Давыдченков, снова вертя помазком в черепке. — А у меня такой волос, что беда: на другой день бреешь, все равно два раза требует.
Вдруг Давыдченков перестал крутить помазком и сделал серьезное лицо.
— Я вчера одного парня встретил. Из роты связи. Он говорит, что наш фронт может простоять здесь долго.
— Откуда он знает, сколько мы будем стоять? — сказал Пинчук.
— Ну как же, связисты — разговоры там разные… Он говорит, что пока немца к Берлину не прижмут, до тех пор мы будем тут топтаться.
— Так и сказал: топтаться?
— Так и сказал.
— Ишь какой орел выискался, — покачал головой Пинчук.
— А может, верно говорит?
— Не знаю. По-моему, никто не знает. Мне кажется, что в самом Генеральном штабе и то не скажут тебе.
— Почему?
— Потому что еще неизвестно, что и как. Еще до Германии надо топать да топать…
Последний довод показался Давыдченкову убедительным. Но все же какие-то соображения продолжали бродить в его голове.
— Очень меня интересует, как мы будем дальше наступать, — сказал он.
— Да зачем тебе? — удивился Пинчук. — Стратегию, что ли, изучаешь?
— Нет, не стратегию, — серьезным тоном произнес Давыдченков. — Мне просто обидно, если мы войну закончим на этих хуторах.
— Обидно?!
— Конечно обидно. — Давыдченков сбросил с бритвы клок пены и посмотрел на Пинчука. — Столько пройти — и в Германии не побывать!
— Вот тебе раз! — Пинчук даже передернул плечами. — Говоришь так, будто ты на ярмарку приехал и выбираешь… Фронт-то вон какой: кто-то здесь, а кто-то с другого краю…
— Кто-то — это меня не интересует, — прервал Пинчука Давыдченков. — Мне лично желается быть на германском направлении.
— Да мы все на германском.
— Ты словами не прижимай меня. Знаю, что все. Я тебе сказал: хочу лично войти в ихнюю страну.
— Немцев, что ли, не видал?
— Видал, сам знаешь.
— Тогда чего же?
Давыдченков переступил с ноги на ногу, вытер бритву и посмотрел на Пинчука в упор.
— На ихнюю жизнь хочу взглянуть. На ихних стариков, на баб… Чтобы и они, конечно, увидели меня. Вот, дескать, тот человек, которого мы хотели изничтожить, а он теперь шагает по нашей земле… Чтобы поняли, что они наделали, когда посылали к нам грабить да убивать.
— Постращать, что ли, хочешь?
— Зачем? — Давыдченков снова помолчал, соображая. — Не постращать, а предупредить. По-серьезному и в последний раз предупредить.
Пинчук внимательно поглядел на Давыдченкова: сколько времени воюют рядом, а ведь он, оказывается, совсем мало знал этого парня.
— Не беспокойся, Вася, предупредят, где надо. Там предупредят! — Пинчук ткнул пальцем куда-то вверх. — Там это виднее и покрепче можно сделать.
— Там само собой, — упрямо настаивал на своем Давыдченков. — А я со своей стороны то же хочу сделать.
— Может, тебе рапорт командующему фронтом подать? Так, мол, и так, я, Василий Давыдченков…
— Вот возьму да и сочиню.
— Вот переполох будет в штабах.
— А что? — хитро прищурился Давыдченков. — Кое-где будет.
— В медсанбате, что ли?
— Ну, чертушка! — рассмеялся Давыдченков. — Соображаешь… Брейся, слушай, я уже закончил.
Давыдченков снова начал балагурить, рассказал, какие тут, в медсанбате, паршивые порядки: девчонкам шагу из палаток не дают ступить, и что старшина в роте стал ужас какой прижимистый…
Пинчук встал, подошел к сосне, на которой было пристроено зеркало. Быстро сбросил с себя гимнастерку, взялся за помазок. Давыдченков поливал себе из котелка, умывался, шумно фыркая и отплевываясь. Минутой позже он, уже одетый, расчесывал свой каштановый чуб, косил глазами на Пинчука и говорил:
— Люблю, чтобы все было на высоте. Чтобы по первому классу. Мне поэтому в разведке очень нравится. Ребята тут фартовые… Молодцы ребята. В пехоте все же не то.
Читать дальше