Владимир Андреев - В день первой любви

Светило над избами июльское солнце, голубело до самого горизонта небо…

Когда шаги Гвоздева и Тараненко заглохли, Ивакин положил голову на подушку и тотчас заснул.

Он проспал недолго: боль в ноге кидала его то в жар, то в холод, эта боль и разбудила его.

«Сколько сейчас времени? — подумал он, уставив вопросительный взгляд в дощатый потолок. — Успел Гвоздев найти полк или еще ищет? Где хозяева? Что вообще происходит за стенами горницы?..»

Он приподнялся на кровати и, раздвинув занавеску на оконце, посмотрел в проулок. Густые заросли малинника, упиравшегося в сплетенную из прутьев загородку, ветви березы, темная бревенчатая стена и соломенная крыша сарая — все, что удалось ему рассмотреть. Ивакин снова лег и стал соображать, каким образом Гвоздев разыщет полк. На Гвоздева можно было положиться. Боевой парень. Да и что тут хитрого: в любом штабе подскажут, как найти свою часть. Объяснит положение: раненый боец лежит в заброшенной среди лесов деревушке…

Он не успел представить себе все варианты действий Гвоздева — в сенях скрипнула дверь, послышалось тяжелое шарканье ног, и в горницу вошла хозяйка.

— Проснулся? — спросила она, подходя и разглядывая его.

— Проснулся, — ответил Ивакин, тоже глядя в упор на старуху. — А сколько сейчас времени?

— Девять было.

— Уже девять, — сказал Ивакин и подумал о том, сколько километров могли пройти, пока он спал, Гвоздев и Тараненко.

Старуха глубоко вздохнула и посмотрела по сторонам. В сероватом, неярком свете горницы ее морщинистое круглое лицо под платком, с утонувшими в черной тени глазами, показалось Ивакину озабоченным. Он прекрасно понимал причину: раненый боец появился в доме, а у них и так дел по горло, и фронт рядом — все понятно, два старика, что они могут…

— Вы извините, — сказал он суховато, даже с затаенным оттенком обиды. — Ребята разыщут полк, и за мной сразу приедут.

Старуха махнула рукой.

— Чего уж там. Лежи.

Она задумчиво провела ладонью по морщинистому лбу, посмотрела в оконце. Что-то томило ее, беспокоило, какие-то тяжкие мысли бродили в ее старческой голове.

— Нога-то болит?

— Болит, — ответил Ивакин.

— Старик-то мой за фершалом отправился, — сообщила она. — Часа за два, пожалуй, не обернутся. Пока туда да обратно — дело-то не молодое.

— Ничего, я потерплю, — сказал Ивакин. — Только бы пришли.

— Да придут, никуда не денутся, — буркнула старуха и вышла из горницы.

Она тут же вернулась обратно и поставила на табуретку рядом с кроватью кружку, наполненную молоком.

— Выпей — холодненькое.

— Спасибо, — сказал он, взял кружку и стал пить.

Старуха внимательно наблюдала за ним, ее лицо было каким-то напряженным — утром, когда Ивакина привели сюда, она показалась ему более приветливой.

— Спасибо, — повторил он, ставя кружку на место.

За стеной где-то очень близко закудахтала курица.

Старуха тихо сказала:

— Катерина, внучка, возвратилась со станции.

— Ваша внучка? — спросил Ивакин.

В потемневших глазах старухи блеснули искры.

— Разбомбил немец станцию. Понял?

— Понял, — нерешительно произнес Ивакин.

Старуха сложила руки на груди, вздохнула, покачала головой:

— Это все я, старая дура, виновата. Лишил меня бог разума, лишил…

— Да в чем же вы виноваты? — не удержался Ивакин.

— Мне люди давно говорили, — продолжала она тем же всхлипывающим голосом, — отправляй, бабка, девку. Не видишь разве, что творится? Не послушалась. Понадеялась. Родители-то теперь с ума, поди, сходят.

— Погодите, — остановил ее причитания Ивакин. — Куда вы должны были ее отправить?

Старуха посмотрела на него отсутствующим взглядом. Помолчав, сказала:

— В город Челябинск должна отправить. Родители ее там.

— А здесь она почему?

— В гостях была.

Ивакин кивнул. Все стало ясно. Внучка была в гостях, наступление немцев захватило ее здесь. Вернулась со станции в деревню. Вернулась к деду и к бабке. Не к чужим людям — к своим возвратилась. А сколько народу сейчас находится под немцем? Войска наши отступали… Куда было людям деться?

— Вы погодите, бабушка, не знаю вашего имени-отчества. — Ивакин вдруг поморщился, чувствуя, что слабеет. Он приподнялся на кровати, потрогал ногу. — Вы спокойнее. Ну, вернулась. К своим вернулась. К родным людям. Зачем панику поднимать?..

Она поглядела ему в лицо долгим, унылым взглядом и снова стала ругать свою несообразительность. Слов его она будто не слышала, продолжала говорить самой себе: