Михель Гавен: Валькирия рейха

– Я не понимаю, почему ты сомневаешься? – спрашивала ее Эльза, – для того, чтобы все забыть и начать заново, лучшего человека, чем Крис, быть не может. Он любит тебя, он сможет сделать тебя счастливой, – говорила она, но не очень убедительно. Хелене чувствовала это. – Неужели ты все еще надеешься? – спрашивала Эльза, затаив дыхание.

Хелене молчала, глядя с балкона на океан. Что она могла ответить? Ждала ли она? Конечно. Она все еще жила прошлым. Она вовсе не хотела его забывать. Она не хотела, чтобы кто-то сделал ее счастливой, здесь, в Америке. Она вообще не хотела никакого счастья, кроме того, которое у нее уже было, но погибло в огне войны. Америка и американцы по-прежнему оставались для Хелене чужими. Все в этой стране было не по ней, все не так, как она привыкла. Ее мучила ностальгия, тянуло домой. Германия и Эрих, память о них, не оставляли ее ни на мгновение. Собравшись с духом, она отказала Крису, сожалея, что тем причиняет ему боль. Но будущего не было – она его не видела. Она его не хотела видеть. Ее звало прошлое, и только прошлое было дорого ей по-настоящему. В 1949 году была провозглашена Федеративная Республика Германия. Как только это случилось, Хелене отказалась продлить свой американский контракт и вернулась на родину. Она вступила в бундесвер. Ее приняли в прежнем звании на службу новой Германии. Теперь отчасти ее сердечная тоска утихла: она снова была дома, среди своих. В бундесвере она встретила многих из тех, кого знала раньше, в вермахте и в авиации. Здесь собрались все, кто остался в живых. Конечно, новая Германия совсем не походила на прежнюю, а главное – она оказалась намного меньше по территории – родные, любимые для Хелене города Дрезден и Берлин остались на чужой, советской стороне. Путь туда ей был заказан раз и навсегда. Она больше никогда не сможет посетить могилы родителей. Такое открытие привело Хелене в отчаяние, но она смирилась. Что она может изменить? Только верить и жить. И ждать, что когда-нибудь империя большевиков развалится, как развалились многие империи до нее в истории. Что ж, раз Дрезден и Берлин недоступны, придется устраиваться на другом месте. Она выбрала Вюртемберг, родину Эриха, и поселилась недалеко от дома, где жила его мать. Новый дом Хелене и Эльза обставили так, чтобы он напоминал их родной дом в Дрездене. Многое возвращалось к ней теперь. Даже Зизи вернулась. Однажды утром в дверь позвонили, Хелене открыла – перед ней стояла ее прежняя горничная, как всегда на высоких каблуках, с объемистым чемоданом в руках.

– Я снова хочу работать у вас, фрау Хелене, – проговорила она дрожащим голосом, – я прочитала в газете, что вы вернулись. Я не могу себе представить, как жить дальше иначе. Война все время стоит у меня перед глазами, пожалуйста, возьмите меня обратно.

Конечно, Хелене взяла ее. Ведь если даже Зизи не может забыть о войне, не вышла замуж за те годы, что прошли после трагического мая 1945 года, ее не радует новая жизнь, что же тогда Хелене? Хелене Райч, «белокурая валькирия Геринга»? Восемь лет после войны она прожила одна. На службе она носила мундир, а дома – только черное, траур по матери, траур по Герингу, траур по Эриху, по Андрису, по Магде, по всем, кого помнила и любила. Эльза поддерживала ее. Она тоже оставалась одна, и тоже – вся в черном. Даже на работе в газете. Но кто бы удивился этому в Германии? Вся страна тогда ходила в черном. И куда ни придешь, куда ни глянешь – везде только старики, женщины и дети. Мужчин очень мало. В основном инвалиды. Немало прошлых поклонников «белокурой валькирии рейха», переживших войну, в том числе и из авиации, готовы были скрасить одиночество Хелене. Но она отвергла их так же, как отвергла любовь Норриса. Она не могла снова любить. Она не хотела любить. Сама мысль о новой любви вызывала у нее болезненные воспоминания о двух трагических потерях, которые пришлось пережить за войну, о Гейдрихе и Хартмане. Она потеряла их обоих. Сердце ее было глухо к новым чувствам. Оно хранило и оплакивало прежнюю любовь. Ни на один день она не забывала Эриха. Она хранила ему верность, как будто предчувствовала, что он жив. Она ждала его, ждала чуда, хотя умом понимала, что ждать уже нечего.

Одним из первых, кто приехал в Вюртемберг к Хелене вскоре после ее возвращения из-за океана, был Харальд Квандт, сын Магды Геббельс от первого брака. Когда-то юным лейтенантом он начинал служить в ее полку, потом по настоянию матери перевелся на Западный фронт. Войну закончил в американском плену. Он приехал к Хелене, потому что знал, как любила ее Магда. Он надеялся услышать от нее рассказ о последних днях жизни его матери. Хелене передала Харальду письмо Магды, которое тщательно хранила все эти годы. В тот момент, когда Харальд раскрыл письмо, всем присутствовавшим в гостиной показалось, будто время откатилось назад. Бумага пропиталась запахом пороховой гари – последние дни Берлина словно ожили в памяти. Закрыв глаза, Хелене словно воочию увидела перед собой лицо Магды. «Мне не верится, что мы когда-нибудь увидимся, Хелене, – услышала она ее голос, доносящийся сквозь гул артиллерийских разрывов, – я хочу, чтобы ты осталась в живых. При известных условиях ты будешь единственной, кто добрым словом вспомнит о нас. Оставайся в живых, дорогая. Жизнь так прекрасна, господи… Прощай.»