Михель Гавен - Месть Танатоса

Известие о смерти адъютанта и друга поразило Шелленберга — верный, незаменимый Ральф… Но он сразу же подумал о Маренн. Где она? Только бы не самое страшное… Ведь Маренн собиралась отправиться на переговоры к Ильзе вместе с Фелькерзамом.

— Фрау Сэтерлэнд у себя в клинике, наверное, — неуверенно ответил на его вопрос дежурный, — она почти не бывает здесь теперь…

Шелленберг вздохнул с облегчением: жива. В телефонной трубке раздался шум — что-то двигали, слышались голоса людей: продолжалась эвакуация. Связь оборвалась. Наверное, задели провод…

Бригадефюрер приказал, чтобы его немедленно соединили с Шарите. Несмотря на весьма трудную обстановку, телефон работал по-прежнему хорошо, и он услышал голос Маренн так ясно, как будто она находилась рядом с ним, в соседней комнате…

— Ким Сэтерлэнд, слушаю Вас…

— Ким, — вырвалось у него, — любимая моя. — Он не обращал внимания на удивленные взгляды связистов.

— Они уехали, Вальтер. Я отправила их, — ему показалось, что ее голос, потухший, усталый, когда она сняла трубку, немного оживился. Она сразу сообщила:

— Ральф погиб.

— Я знаю. Мне передал дежурный на Беркаерштрассе, — ответил он.

— Он спас мою дочь…

— Как Джилл?

— Она тяжело ранена. Она вся поседела, Вальтер, — голос Маренн задрожал. — Погибла Ирма, — он почувствовал, что она с трудом сдерживает слезы. — Вчера похоронили. Господи, я так жалею, что не послушалась тебя и не уехала, мы не уехали… Вместе с Ирмой.

— Так уезжай сейчас, — предложил он. — Я пришлю людей.

— Не нужно, — она старалась бодриться. Со мной остался Раух. Но дело в том, что мы никуда не можем ехать пока, Вальтер, — Джилл так плоха… — она держалась из последних сил. Он почувствовал, как сердце его сжалось — горький комок подступил к горлу.

— Что это гремит? — изменившимся голосом спросил он. — Бомбежка?

— Нет. Это русские стреляют. Прямой наводкой. Вчера начали.

— Ким…

— Не волнуйся за меня, — быстро заговорила она, — со мной все в порядке, мы вырвемся.

— Ким…

— Я ни о чем не жалею…

— Извините, герр бригадефюрер, — подошел адъютант Гиммлера и отвлек его, — рейхсфюрер просит Вас срочно зайти к нему. Он ждет Вас.

— Благодарю. Иду. Ким… — снова произнес он в трубку, но с другой стороны провода неслись неумолимые короткие гудки. Вот и они прекратились. Наступила тишина.

Наступление танкового корпуса генерала Штайнера, которое, как рассчитывали, спасет Берлин, так и не состоялось. Оказалось, что корпус существовал только на бумаге — он находился в процессе формирования.

Об этом исполняющий обязанности начальника штаба армии генерал Ганс Кребс вынужден был доложить фюреру после обеда 22 апреля 1945 года. Услышав весть, Гитлер покачнулся, болезненная гримаса скривила его лицо. Усилием воли подавив минутную слабость, он приказал выйти всем, кроме генералов и Бормана.

Не в силах справиться со своими беспредельно обманутыми надеждами, Гитлер начал бушевать. Его речь представляла собой глобальное обвинение всего мира в подлости и измене. Осипший в последние месяцы почти до шепота голос фюрера еще раз обрел что-то от своей прежней силы.

Привлеченные шумом, в проходах и на лестницах столпились обитатели бункера, а фюрер неистовствовал. Он проклинал армию. Никто из присутствующих не посмел произнести ни слова в свое оправдание. Ошеломленные генералы молчали. Фюрер потрясал кулаками, слезы катились по его щекам, и, как бывало всегда, когда в его жизни случались крупные катастрофы, сопровождаемые исчезновением чар, вместе с одним-единственным, доведенным до верхнего предела ожиданием, для него рухнуло всё. Вдруг он резко оборвал свою гневную речь: он услышал, как кто-то отважился возразить ему:

— Зачем винить армию? Она еще борется…

Все обернулись и расступились. Хрупкая тонкая женщина в черной форме СС, с темными волосами, заплетенными в длинную косу, стояла у самого входа, прислонившись спиной к холодной каменной стене. Она не испугалась и не смутилась, когда все присутствующие оглянулись на нее. Заметив взгляд фюрера, она выпрямилась, одернула мундир, но ее осунувшееся лицо землистого оттенка от усталости и пыли осталось невозмутимым — она спокойно смотрела на Гитлера. Фюрер узнал ее. Шаркающей походкой подошел, некоторое время пристально смотрел ей в лицо, затем спросил:

— Вы здесь?

— Конечно, — совсем не по-военному ответила она, — я с армией, которая сражается.