Михель Гавен - Месть Танатоса

Ирма находилась в машине Науйокса — она лежала на заднем сидении. Машину Алик, видимо, перед самым их приездом отогнал в укрытие. Когда подошли к машине, Маренн попросила Алика уйти. Сказав, что их долг сейчас — заняться организацией спасательных работ, Скорцени увел друга, невзирая на его протесты.

Маренн осталась с Ирмой. Осмотрев подругу, она сразу поняла, что положение очень серьезное, — Алик нервничал не зря. Необходимо срочно оперировать, но где? Не в машине же… Везти Ирму в Шарите уже не было времени — она могла умереть по дороге.

Открыв дверцу машины, Маренн позвала Науйокса — он старался все время держаться поблизости. Ирму перенесли в брошенную квартиру на первом этаже.

Осколок, поразивший Ирму, оказался совсем маленьким, и когда Маренн вытащила его и бросила в керамическую миску, его было почти незаметно. Однако слабый организм Ирмы не справлялся с нагрузкой. Несмотря на все усилия, Маренн с отчаянием видела, как жизнь капля за каплей оставляет ее подругу.

И все же она боролась. Начался налет. В кромешной тьме лучи прожекторов чертили небо — метались, освещая падение снарядов, рассекали своими негнущимися лезвиями гигантские руины города. Бомбы падали совсем рядом. Но ни Алик, ни Скорцени, ни тем более Маренн не обращали внимания на опасность.

В комнате горел свет, маскировочные шторы едва задернули. Бомба в любой момент могла угодить туда, где они находились. Но никто не думал об этом. Помыслы всех троих сосредоточились на Ирме. Она умирала. От маленького, почти смешного осколка, — она умирала…

Алик рвался в комнату. Скорцени с трудом удерживал его. Неожиданно Ирма открыла глаза. Ухватившись за мелькнувшую надежду, Маренн склонилась над ней, но тут же поняла — Ирма не узнает ее.

Глаза подруги потемнели и были странно расширены… Она не видела Маренн, не видела окружающей обстановки в комнате… Перед ее глазами плыл какой-то пустынный берег, а вместо гула падающих бомб откуда-то издалека доносились звуки танго — она пела его в юности, в ресторанчике, когда работала там ночной певицей. Танго разбитого сердца…

Пустынный берег вдруг оживился. Вспыхнули мириады искр, и из самой глубины ее видений пронесся сверкающий луч. Все закружилось перед глазами. Лица, лица — много лиц. Знакомых и незнакомых… Среди толпы Ирма увидела себя — гораздо моложе, совсем девчонкой, в легком, белом платье. Что это? Свадьба? А где же жених? Нет-нет…

Сверкающий бал тридцати пяти лет ее жизни кружился вокруг нее. Она увидела своих родителей. Они держали ее на руках — еще малышку. А были ли у нее родители? Какие они были? Они ли это .— Ирма не знала. Люди, множество людей, тянули к ней руки, кто-то хотел ее ударить, ущипнуть — насмешки, гомон и молчаливое страдание в собственных глазах. Она смотрела на себя, как на чужую. Кто это? Я? А кто они все, вокруг?

Но вот она увидела Алика. Не в черной форме, как последние годы, — в простой темной рубашке, как когда-то во время его работы в порту, в запачканных машинным маслом брюках. Он пробирается к ней, чтобы спасти, отнять у отвратительных, скользких, хищных, когтистых рук, которые терзают ее. Вот он уже совсем рядом. Алик! Она бросается к нему… И все меркнет. Опять — пустота. И мрак. Свет гаснет. Темная тень поднимается впереди и надвигается, надвигается на нее… Алик! Где Алик? Алик! Она узнала… Нет! Только не он! Господи, где Алик! Нет!!

— Ирма, Ирма, успокойся…

Кажется, это Маренн. Она узнала ее голос. Что-то прояснилось у нее в мозгу, Ирма обвела глазами комнату. Где это она? Нет, это не дома, и не в Шарите… Впрочем, какая разница. Рядом — Маренн. Она видит ее, узнает. Разжав побелевшие губы, она шепчет, обращаясь к подруге: «Ты была права, мне не надо было ходить. Я скоро умру…»

— Не говори так, — Маренн заставляет себя ободряюще улыбнуться. — Скоро все будет хорошо. Алик вернулся. Он здесь, — увы, она не видит радости в глазах Ирмы.

— Не надо, — Ирма устало опускает веки, — я все понимаю. Я чувствую… Где Алик? Позови его…

Алик вошел, присел на кровать… Увидев его, Ирма попыталась улыбнуться и приподняться, но у нее уже не было сил. Тогда она сделала ему знак, чтобы он наклонился к ней. Цепляясь слабеющими пальцами за его руку, она прошептала:

— Мне больше некуда отступать. И ничего больше нельзя скрывать. Я должна тебе сказать… Послушай меня…

Стараясь сдержать слезы, нахлынувшие на глаза, он сжал ладонь жены в своих руках.

— Не надо, милая, береги силы, — проговорил изменившимся, потухшим голосом.