Лео Кесслер - Стальные когти

— Но ты-то ведь не хочешь оказаться среди них, не так ли, обершарфюрер?

— Нет, Хартманн, — и в этом ты совершенно прав. Красивый маленький сынок фрау Шульце чувствует, что сейчас начнется настоящая мясорубка, и совсем не желает попасть под нож!

— И как же ты собираешься решить эту задачу? — спросил бывший легионер.

— Пока еще преждевременно говорить тебе об этом, Хартманн. Но не сомневайся: я этого добьюсь. И знаю, как добиться. Единственный вопрос состоит в следующем: могу ли я полагаться на тебя, когда наступит нужный момент? Мне нужен опытный напарник. Такой, который знает мир…

Но, прежде чем Хартманн успел ответить Шульце, перед ними возникла огромная туша Метцгера.

— Давай, Шульце, шевелись! Ты что, думаешь, у нас тут воскресная школа или что-то в этом роде? Рейхсфюрер СС собирается отбыть, и мы должны торжественно построиться, чтобы проводить его. Давай, Шульце, и ты тоже, Хартманн, бегом! Становитесь быстрее в строй!

Пропеллеры личного самолета Гиммлера начали стремительно вращаться. Перед «шторьхом» под палящим июльским солнцем выстроились все имевшиеся в наличии силы батальона СС «Вотан». Стоявший справа от фон Доденбурга новоиспеченный оберфюрер Гейер приложил руку к фуражке. По его лицу стекали капли пота.

Взбежав по трапу самолета, Гиммлер и Борман на мгновение задержались в проеме открытой дверцы. Гиммлер бросил последний взгляд на бойцов «Вотана», которые выстроились перед ним. Даже сквозь рев авиационных моторов он мог различить уханье немецких орудий, которые уже принялись обстреливать советские позиции перед решающим танковым ударом. К глазам Гиммлера подступили слезы. Он сорвал свое пенсне, которое делало его похожим на школьного учителя из провинции, и торопливо вытер их.

— Товарищи, — сдавленным от волнения голосом произнес он, — я, рейхсфюрер СС, отдаю вам честь! — Гиммлер щелкнул каблуками и выбросил вверх руку в нацистском приветствии. — Хайль Гитлер!

Стоявший позади фон Доденбурга обершарфюрер Шульце поднатужился, чтобы громко перднуть и выразить тем самым свое презрение по отношению к тыловым крысам, которые так легко посылали на смерть столь многих людей, совершенно не задумываясь над этим. Но стоявший рядом с Гиммлером Мартин Борман опередил его. Он взял Гиммлера за руку и непринужденным тоном произнес:

— Ради бога, Генрих, давай поспешим. Сегодня вечером в ставке фюрера нас ждут жареные цыплята, и если мы не успеем вовремя, то этот ненасытный Гофман, личный фотограф фюрера, просто сожрет все, — и нам уже ничего не достанется.

Когда над горизонтом показался оранжевый солнечный диск, русский генерал-лейтенант поднес к глазам бинокль и принялся внимательно рассматривать передовую линию немцев.

Он увидел сломанные ящики от боеприпасов, брошенные канистры из-под бензина, ржавые мотки колючей проволоки, подбитые русские и немецкие танки, которые уже поблескивали в лучах восходящего солнца. За ними располагались немецкие склады и их «тигры» и «пантеры», укутанные в брезент. Вдруг ему показалось, что с немецкой стороны стали доноситься какие-то слабые звуки — что-то вроде позвякивания металла и человеческих шагов. Приглядевшись, военный убедился, что слух не подвел его: вокруг немецких танков засуетились техники и члены их экипажей, готовя машины к предстоящему бою.

— Фрицы, я смотрю, поднимаются рано, — процедил он, обращаясь к своему собеседнику — командующему Пятой танковой армией генерал-лейтенанту Ротмистрову.

— Немцы—это великий народ, товарищ Хрущев, — ответил Ротмистров, считавшийся одним из наиболее выдающихся военачальников-танкистов Красной армии. — Они умеют работать — и воевать тоже.

— Верно. И товарищ Ленин тоже считал их великим народом. В течение многих лет он верил, что именно немцы положат начало мировой пролетарской революции. Но в этом он ошибся, не так ли? — Хрущев улыбнулся, обнажив свои желтоватые зубы. Однако, несмотря на улыбку, в его глазах не было никакой теплоты. Он ткнул себя пальцем в грудь: