Абрам Вольф - В чужой стране

Шукшин вернулся в машину и всю дорогу до Мазайка молчал. Чувство обиды и горечи, которое он испытал здесь пятнадцать лет назад, снова овладело им.

Машина уже едет по Маэайку. Неширокая улица, обсаженная могучими тополями и каштанами. Сколько раз по этой улице он пробирался к дому партизанской Матери. На этом вот углу всегда встречался патруль, а в том мрачном здании находилась фельджандармерия…

Еще несколько кварталов — и покажется домик Матери. Шукшин нетерпеливо приподнимается, вглядывается в колеи улицы. Вон домик Янссен! Маленький, потемневший от времени и туманов каменный домик… Как дорог он его сердцу!

Лимузин остановился у крыльца. Шукшин, побледневший от волнения, входит в палисадник, подходит к крайнему окну и выстукивает условный сигнал: три коротких быстрых удара, пауза, еще два удара — неторопливых.

Дверь открывается, на пороге — Мать. Шукшин молча смотрит в ее лицо: глубокие морщины, почти совсем белые волосы… А глаза не изменились — взгляд твердый и спокойный.

Она тоже смотрит на него. И взгляд ее глаз меняется, она бледнеет, хватается руками за грудь.

— Констан… Боже мой! Констан…

Мать долго не может справиться с собой.

— Вот так встретила гостя… — виновато говорит она, вытирая трясущейся рукой глаза. — Пойдем же, Констан, пойдем…

Шукшин бережно берет ее под руку, они входят в дом, садятся друг против друга за большим столом, накрытым старенькой, но сверкающей белизной, накрахмаленной скатертью.

— Ну, как живешь, Мать? Где твои сыновья, где Мия?

— Сыновья? — Мать тяжело, всей грудью вздыхает, долго молчит. У рта — глубокие горькие складки. — Не вернулись мои сыновья, Констан… — Она снова молчит. — А Мия рядом живет, через два дома. — Замуж вышла. Я сейчас позову ее… — Мать поднимается, берет со спинки стула черный платок, но спохватывается: — Ты же голоден, Констан… Ох, я, старая… Сейчас тебя покормлю!

— Не нужно, Мать, я сыт!

— Ты всегда сыт… Разве я не знаю тебя!

— На этот раз я действительно сыт! — Шукшин, улыбнувшись, поднялся, обнял Мать за плечи. — Посиди, поговорим.

— Я все-таки позову Мию. Она рядом, я через минуту вернусь…

Оставшись один, Шукшин прошелся по комнате, внимательно осмотрел каждый предмет. Как все здесь знакомо… Взгляд остановился на лестнице, ведущей на второй этаж. Там, наверху, комната, где был тайник.

Шукшин поднимается по узкой лестнице, поскрипывающей под ногами. Вот и их комната… Почему-то она кажется ему сейчас ниже и темнее. «А, другие обои! Тогда были светлые…» Постояв у порога, он подошел к стене, где был тайник, постучал.

— Тайника нет, жандармы велели его убрать…

Шукшин обернулся. В комнату входила дородная, лет тридцати, женщина.

— Мия! Неужели… О, какая дама! Дай же я обниму тебя…

— А меня ты не узнаешь, Констан? Неужели я так изменилась…

Только теперь, когда она заговорила, Шукшин увидел высокую, стройную женщину в темном длинном жакете, стоявшую у двери. Голос такой знакомый, что Шукшин даже вздрогнул. Но лицо…

— Герта… Гертруда Хендрикс? — неуверенно произнес он, сделав шаг вперед.

— Да, Констан, Герта… Что так смотришь на меня? Постарела? Нелегкая жизнь, Констан. Одинокая жизнь… — Она подошла к нему, обняла. — Но что же ты молчишь, почему не рассказываешь о наших ребятах? Где Виталий? Как он живет? — Гертруда подошла к стене, на которой висело множество фотографий. Здесь был представлен чуть ли не весь четвертый отряд. Уезжая из Бельгии, русские партизаны подарили Янссен свои фотографии. В самом центре — карточка командира отряда Виталия Трефилова.

— Как живет Виталий? — повторила она, глядя на фотографию. — Ты встречал его после войны?

— Мы живем с ним в одном городе, в Саратове, — ответил Шукшин. — Виталий стал инженером, работает на большом заводе… Жизнь у него сложилась хорошо.

— А меня он помнит?

— Разве тебя можно забыть, Гертруда? Ты нам была сестрой, родной сестрой!..

— Констан, а где теперь вот этот парень, Мишель? — спросила Мия с улыбкой, показывая на портрет Михаила Чалова. — Я была немного влюблена в него… Да, да!

— Чалов у себя на родине живет, в Сибири. Есть у нас такой новый город — Ангарск… Михаил большим начальником стал — главным механиком завода работает…

Подошла Мать, взглянула на фотографии, вздохнула.

— Сыновья…

Она покачала головой, задумалась. Потом приблизилась к фотографиям и старчески щуря глаза, долго-долго смотрела на них молча.